— Я взяла посмотреть рисунки Оливии, ты не против?

— Ким, ну что ты как маленькая, — выдыхая, Кейн качает головой, он подходит ко мне и садится рядом, стянув с тумбочки оставшиеся книги. — Я же сказал: можешь делать и брать, что хочешь. Чувствуй себя как дома. Если на то пошло, — он делает глубокий вдох, глядя мне в глаза. — Это и твой дом тоже.

Я резко втягиваю воздух. Что-то меняется, я это чувствую, мою грудь словно стягивают невидимые путы. Я ставлю тетрадь на место, кусая губу, и остервенело качаю головой, чувствуя бессильную злость.

— Завтра я уеду домой. Я здесь только потому что мне негде переночевать, — мой голос дрожит, вдруг резко повышаясь, не зная, кому пытаясь сделать больно, себе или ему. — Но я уеду, слышишь?

Что-то мгновенно меняется между нами, в светлых глазах зарождается что-то дикое, первобытное, его зрачки расширяются, мышцы у него на руках слегка подрагивают от напряжения, Кейн резко подрывается с места, и в этот момент вдруг по воздуху доносится громкое:

— Я готова!

Мы все замираем на несколько долгих мгновений. Кейн медленно выдыхает, а затем разворачивается, и я осторожно направляю глаза, видя перед нами малышку, и вправду готовую и, судя по улыбке, ничего не подозревающую.

— Оливия, иди и садись в машину, — голос Кейна, ставший вдруг твердым и ледяным, заставляет даже меня боязно поежиться. Очевидно, посчитав разумнее послушаться, чем устроить очередной демарш, Оливия без вопросов выходит из дома, перед этим вопросительно выгнув брови и коротко переглянувшись между нами.

В комнате повисает плотная тишина. Долгая, тягучая, она давит на меня, словно огромная стена. А затем я осторожно зову:

— Кейн?

— Чувствуй себя, как дома, — бросает Кейн через плечо, зло скрипнув зубами, он поворачивает голову вперёд, а затем уходит, сильно хлопнув входной дверью.

28. 28

А я ведь знаю, почему она так со мной. Знаю. И ненавижу себя за это. Ты не простила меня, моя любовь, да я и сам бы никогда в жизни себя не простил. Всё ведь было не совсем так, как кажется на первый взгляд, не так ли?

Правда бьёт куда более больнее, чем я ожидал. Ты предатель, Кейн Тернер, и пора тебе уже посмотреть самому себе в глаза в отражении и признать это.

Солнце светит слишком ярко, светлые лучи расползаются слишком быстро после явной непогоды, высушивая дождевые лужи, пока я веду за руку Оливию, выбираясь из этого кишащего гомоном цветочного рынка, где люди громко торгуются с продавцами.

— Это цветы для Кимберли?

— Нет, малышка, они не для нее.

— А для кого тогда?

Что-то заставляет меня резко остановиться, когда я вижу впереди знакомую белую дверь на углу пятиэтажного здания и вывеску над ней. К ней по большей мере идти метров двадцать. Я делаю глубокий вдох и опускаюсь на корточки перед Оливией.

— Послушай, вчера мы с тобой очень плохо поступили с твоей преподавательницей. Ты была очень непослушной, устроила драку, а я накричал на нее. Думаю, нам обоим стоит извиниться.

Обычно с этим никаких проблем, — цветы, какая-нибудь побрякушка и они тают, даже если я крупно провинился. Я привык извиняться перед девушками таким способом. И да, я знаю, о чем вы сейчас думаете. Я действительно мог бы таким же образом хоть тысячи раз извиняться перед Ким, задаривать ее подарками и цветами, только Кимберли — не они. С ней нужно по-другому.

— Добрый день, мистер Тернер, — бодро здоровается молодая преподавательница, поспевая к нам, едва мы показываемся в танцевальной студии. Сегодня здесь на удивление тихо, а ещё мало учеников. — Здравствуй, Оливия. О-ох, какой милый букет! Хочется верить, что он для меня.