«Спа-си-бо», – прошептала Злата, все так же не поднимая глаз и нервно теребя листы, – с механической интонацией, словно бы пародируя какого-то робота и компенсируя живость своих персонажей, о которой только что говорил Максим.

«Да не за что», – пожал плечами Максим. Он был абсолютно спокоен и удивленно оглядывался, не находя поддержки. Все молчали, словно боялись, что за их высказывания их исключат из Клуба. Максим же жаждал высказываться, и если при этом он невзначай нарушит правило Клуба, то готов был расплатиться за это – и деньгами, и даже уходом. Он ощущал внутри уверенность и силу, вероятно, скопившиеся из-за долгого молчания и из-за – как это ни парадоксально – частых выступлений. Он был сильнее, крупнее, выше всех, кто здесь находился, он был точно Алиса в карточном суде, – одно неловкое движение локтем, и все эти морские свинки полетят со своей скамьи присяжных в тартарары.

«Что значит, искусственное будущее?» – спросил у Максима Председатель. Он тоже явно ощущал силу и правоту Максима, и не готов был сейчас с ним сражаться. Поэтому его тон смягчился, он словно бы старался примирить самого себя с этим неожиданно появившимся защитником испуганной, но, наверное, все-таки правой, девчонки.

«Ну, Злата играет со стилем. Оказывается, что у правнука более замороченное, более вычурное письмо, нежели у самих прабабок, и тогда получается, что прабабки – это порнография, но переосмысленная потомком, она становится эротикой, обретает плоть и кровь, перестает быть чем-то плоским и плотским…»

«Гм… Наверное, ты прав. Наверное, я не все понял, Злата, ты читаешь слишком быстро. Продолжай, пожалуйста, но помедленней», – вздохнул Председатель. И Злата продолжила.

«И вот мы подъехали. Надо сказать, особняк Ильиных более всего напоминает голландский дом, стены кирпичные, украшенные завитушками окна и даже мезонин, крыша покатая, закругленная, из кирпичных труб валит прозрачный дым. На крыльце – лакей, открывает и прикрывает двустворчатую дверь с витражом. Войдя, мы оказались на широкой лестнице, покрытой ковром. Наверху стояли еще два лакея, оба были в масках и париках с косичкой. Ах как славно было подниматься мне по лестнице без ужасных этих юбок, как же мужчины удобно живут в панталонах! Лакеи приняли наши шубы, и мы направились по длинному тусклому коридору в залу, освещенную тысячью свечей, блеск которых умножался многократно зеркалами, развешанными по стенам, потолку и даже выложенными по полу. Да, да, пол был также зеркальным, хотя поверхность его была не стеклянная, а похожая скорее на какую-то грубую рогожу, на корку неведомого прозрачного фрукта, поскольку, ступая по нему, мы не скользили, но чувствовали себя уверенно и могли даже разбегаться и подпрыгивать в танце. В зале нас встретили сами хозяева – чета Ильиных, он высок и черен, она – миниатюрна и рыжеволоса, впрочем, как потом я разглядела, то были не Ильины, но пара, похожая на них и по росту, и по масти. Волосы их были сильно смазаны жиром и сверху припудрены, потому нельзя было точно сказать, настоящая ли то шевелюра или же парик. Лица скрыты были под масками из папье-маше – он изображал Пьеро, она – Коломбину. Пьеро склонился и поцеловал руку Льву Тиглатовичу, мне же пришлось поцеловать руку Коломбине, ведь я была одета мужчиной, и никто не должен был догадаться, кто я есть на самом деле.

Признаться, меня порадовала моя смелость и еще одно – меня восхитил запах, исходивший от запястья Коломбины – горьковатый ореховый аромат, сильный, резкий, и в то же время чувственный. Закрой я глаза и не знай, что подобными духами надушена женская рука, я бы обязательно приняла этот запах за запах чего-то тайного, интимного, и мужского. Тогда на мгновение у меня явилось подозрение, что люди, изображавшие Ильиных, тоже поменялись полами, и мне только что впервые в жизни довелось поцеловать руку мужчине.