Вероятно, и сейчас, прямо в этот момент, его пасут заботливые, расторопные и неуловимые секретчики.

Утренний Питер смешивал краски для ясного на редкость дня: даже водная гладь Обводного канала казалась не болотно-серой, а слегка как-то стыдливо полазурела. Вот и Бронницкая, 19. Бывший доходный дом о шести этажах, на два подъезда с сохранившейся коридорной проходной планировкой. Квартира Искандера – на шестом, под самой крышей.

Заехав во двор, Рябов припарковал Жана у центральной клумбы с миниатюрной ротондой, под которой возлежал один из многочисленных питерских львов, заботливо отдраенный от многодесятилетних наслоений прошедшей эпохи и оказавшийся в результате чистки – мраморным творением с бронзовым ошейником и подписью на плите у львиного подбрюшья: «От имени и по поручительству графа А. Ф. Чернышова-Безобразова скульптура сия дарована и установлена в год 1887». Право парковать личный транспорт во дворе «у графа» ему, Рябову, оформили пять лет назад стараниями всё того же Феоктистова, так что на поверку выходило, что учёный-изобретатель имел отчётливые привилегии перед своими разномастными соседями, большинства из которых он, кстати, вообще не знал.

– Спать, спать, спать, – повторял Скан, поднимаясь на новеньком, с иголочки лифте, упрятанном в клеточный колодец образца 1913 года, на пятый этаж, а дальше пешком по лестнице в коммунальный квартирный коридор своего этажа.

Железная дверь с двумя замками, бесшумная, словно походка пумы на охоте, легко впустила хозяина в недра двухкомнатной квартиры. В недрах кто-то находился, кроме него. Фея? Нет, не может быть. Искандер поискал в прихожей её любимые кожаные кроссовки… Кроссовок не было. Не было и подаренных им красных туфелек на высоком каблуке. Не было и сумочки-рюкзака на вешалке. Жар полыхнул Рябову в виски, желание спать сделало вид, что пропало.

– Кто здесь может быть кроме меня, чёрт возьми? – громко сказал Рябов, зачем-то нащупывая телефон в кармане ветровки, словно это был пистолет или электрошокер. – Фея, если это твои шутки, отвечай сразу…

Ответила тишина. Рябов обследовал комнаты, ванную, туалет и даже открыл дверь небольшого чулана. Никого в квартире не было. Вспомнил расположение мелких вещей на рабочем столе в зале, порядок книг в шкафу, складок в полотнах задёрнутых гардин…

– Дожились вы, Искандер Ерофеевич, доработались! – сказал сам себе со значением Рябов. Но только ли себе? Вспомнил о секретчиках. Не было гарантии, что кто-нибудь из господ службы не заглядывал сюда за последние сутки для отстройки оборудования, так скажем…

Вспомнил о сценах любви с Феей в спальне и представил, что скрытые камеры могут это заснять… Достал из холодильника початую бутылку коньяку. Налил себе полбокала. Залпом выпил.

В ванной, намыливая руки и ополаскивая их под краном, критически посмотрел на себя в зеркале. Персонаж в отражённом пространстве на девяносто процентов вызывал лишь ироническую усмешку. Оставшиеся десять процентов не определялись. Печаль…

Вот, значит, что с людьми умственных занятий и технических приложений делает ущербная луна!.. Вот что делает наука новых рубежей! И бессонница! И вся эта мистерия начинающейся мании преследования, поставленная на заботу его личного, рябовского уязвлённого сознания! Харизма рода получила досадный, чертовски досадный нокдаун. Как она собирается ответить?

Искандер добрался до кровати, сосчитал до девяти и заснул.

Разбудил Рябова зуммер не 4-й бетховенской сонаты, а его любимой композиции из Клауса Шульце Vanity of Sounds – позывные от друзей. Ритмично-вкрадчивая музыка, классика немецкой электроники, обладала удивительным свойством: выравнивала любой перекрученный психологический фон и побуждала к чему-то безымянно-высокому. Так, по крайней мере, объясняла Фея, когда устанавливала Рябову эту мелодию. Она вообще с самого начала их знакомства взяла над ним перманентное культурное шефство. Поиск телефона продлился минуту. Слегка пошатываясь, Рябов добрёл до прихожей. Айфон изливал призывные волны на несущих частотах от 43 до 440 герц на тумбочке под зеркалом.