– Кх-кх! – неделикатное покашливание в темноте.

Я дёрнула одеяло до подбородка, хотя домовому-то фиолетово, одета я, или нет.

– Сидор, ну чего тебе опять?

– Сонет сочинил. Тебе первой поведаю, сударушка.

– А не надобно ль тебе по своим делам? – очень уж не хотелось мне слушать очередные вирши. – Корову подоить, полы подмести, ну или что там ещё домовые должны?

– Никому я ничего не должен, – пробурчал Сидор. – Тем паче у двух ведьм на попечении.

– Но-но, полегче! – от возмущения сон как рукой сняло, и я подскочила в кровати, злобно шипя в темноту. – Бабка может и ведьма, а меня либо волшебницей зови, либо вообще никак!

– То, что ты во ВШИВо учишься на заочном, не делает тебя волшебницей, – съязвил Сидор. – Диплом получи вначале, потом указывай.

Я разозлилась:

– Получу, не сомневайся. И свалю из этой глуши. От вас подальше.

– Ага, – голос домового задрожал. – Вот завтра и начнёшь, ежели справишься.

– Никак письмо пришло? – удивилась я.

– Не ведаю, – буркнул Сидор. – Банник говорит, Гусей-Лебедей видал на почте.

Мы помолчали. Было слышно, как Сидор шуршит в темноте бумагами.

– Будешь сонет слушать? – сделал ещё одну попытку домовой.

– Нет, Сидор, извини.

– Как пожелаете, юная волшебница, – обиделся он и, прежде чем исчезнуть, бросил: – Яга урождённая.

Язва всё-таки наш домовой, хоть и поэт. Эх, Сидор! Нечисть какая, весь сон сбил! Крикнуть, что ли, Ваське, чтоб Баюн ко мне заглянул. Нет, не буду бабулю беспокоить. Ей ещё на печи устраиваться, нос в потолок втыкать, ногу костяную поперёк избы протягивать.

Когда я спустилась утром в горницу, бабули не было. Придётся самой хозяйничать, негоже харчевне без снеди простаивать. Я расстелила на большом столе скатерть-самобранку и зачитала сегодняшнее меню. Скатерть даже не поморщилась. Я наклонилась ниже и громко повторила заказ. Проклятая салфетка не реагировала. То ли меня не признаёт, к бабуле привыкши, то ли поизносилась совсем.

– На тряпки пущу, – пригрозила я.

Через мгновение на столе оказался огромный горшок пшенки.

– И то хлеб! – вздохнула я, и сейчас же рядом с горшком появился каравай белого хлеба.

Тёплый дух свежей выпечки поплыл по горнице.

– То-то же, ветошь несчастная!

Цветочные узоры по краю скатерти сложились в слово: «Хамка». Я усмехнулась – волшебная утварь, а туда же – ругается.

Вдруг у меня за спиной с грохотом распахнулась дверь. На пороге стоял богатырь. Он стянул шлем с копны немытых, нестриженых волос и пробасил:

– Здрава будь, Олесенька.

Я пригляделась:

– Дядя Добрыня! Вернулся! – повисла на нём, и мы трижды расцеловались в обе щеки.

– Ополоснуться б мне с дороги, – сказал Добрыня, усаживаясь за стол и подвигая к себе горшок с кашей. – Негоже пред князем аки чумичка являться.

В подполе гневно хлопнул крышкой Сидор. Ишь ты, «чумичка» ему не понравился. А не подслушивай!

– Сейчас, дядя Добрыня, баню истоплю.

– Принесла б ты, дочка, – облизывая ложку, сказал Добрыня, – капустки квашеной. Дюже у Яги капустка знатная.

– Бегу, дядя Добрыня! – я схватила миску и потянула кольцо на двери в подпол, открыла и уже на нижних ступеньках услыхала:

– И грибков прихвати! И огурчиков солёных!

В подполе темно и холодно. Я зажгла ведьмин огонь и в его голубоватом свечении увидала домового, который, примостившись на краю бочки, поедал капусту.

– Опять ты за своё, Сидор, – укорила я его, – кризис жанра?

– Я бездарность, – простонал домовой. Капуста длинными нитями свисала с его усов, и сок орошал густой мех на груди.

– Да брось ты, – я осторожно обошла компашку мелких упырей, развалившихся прямо на земляном полу, – тебе надо встряхнуться, развеяться.