Машина вырвалась из лесного плена на поля. Замелькали строения, мимо пронесся знак поселка Кресты.

– Вон у того крайнего дома останови.

Мужик завозился, пряча сигареты и зажигалку глубоко в карман куртки.

Сергей остановился у крайнего дома. За забором стояла неохватная бабища с пропитым красным лицом. Стоило только мужику открыть дверь машины, она заорала противным визгливым голосом:

– Где тебя носит, черт окаянный! Никчемный ты! Опять небось бродил по дороге да байки травил. Быстро домой!

Она повернулась и скрылась в глубине двора. Мужик обернулся к Сергею и, грустно глядя на него, сказал:

– С тех пор каждую осень хожу я на тот мосток, стою и думаю. Может, я тогда не ту выловил?

– Вот гады! – она брезгливо ткнула ногой пустую упаковку от чипсов. – Никогда за собой не убирают.

Мара ненавидела туристов, а ещё охотников, грибников и прочих незваных гостей. Любого, кто шёл через лес, считала врагом. А кто ещё мог так поступать – топтать цветы, ломать ветки, бросать мусор. Мара плюнула на кусок яркой фольги, он скукожился и рассыпался кучкой праха. Вот так-то лучше!

Были времена, когда она жила в человеческих домах. Её уважали, боялись и всячески задабривали. Мара, а точнее Марфа Стращаловна, числилась кикиморой и проходила по ведомству домашней нечисти. Лет двести назад она хаживала в леса и на болота только на дружеские вредилища, корпоративы по-нынешнему.

А теперича?

Города расплодились как крысы. Теснота, духота, вай-фаи эти треклятые. У Мары от них болела голова и сбоило колдовство.

А люди?

Раньше встретят кикимору и пугаются, почтительно так. Дом вычищают, полы с папоротником моют, посуду специальной травкой оплетают, пряжу с молитвами расчесывают. Ну красота же!

А сейчас?

Сразу за телефон хватаются и снимают. Надысь один с криком «Покемон! Покемон!» мчался за ней до самого леса. Вышла, называется, мир посмотреть, себя показать. Еле ноги унесла.

В лесу покоя тоже не было. Летом люди жарили мясо, пили пиво, вламывались в кусты с низменными целями. Она пробовала насылать на них дурные сны. Но эти сволочи не спали, орали песни, ржали, как кони с конопляного поля. Зимой приходилось уворачиваться от лыжников. Парочку она тихонько толк-нула в бок, и они полетели кубарем с горки. Невидимость – отличная штука для таких дел. Так, заместо того, чтобы расстроиться и забыть сюда дорогу, они достали телефоны и щёлкали друг друга в дурацких позах на снегу.

Кикимора примостилась на пеньке. Лес был полон звуков. Мыши шелестели в густой траве. В кустах возились мелкие птицы. Кукушка где-то в глубине леса обещала долгую жизнь. Пахло соснами и сухой травой. День задался жарким. Солнце прожаривало землю, застревая лишь в густой хвое. Клонило ко сну.

– Мара, паучок ты мой полуденный, дрыхнешь, что ли?

Кикимора разлепила один глаз и тут же зажмурилась от блеска и шика. Яга! Вот кто нашёл себя в новом мире. От скуки она перешивала и перекраивала тряпье, скоплённое за века весёлой жизни. Рюши, пёстрые цыганские платки, домотканые кружева, витые шнуры, драгоценные пуговицы – всё, что оставляли ей на память путники, пошло в дело. Лес решил, что старая совсем склюквилась. Её дикие наряды терроризировали лесную живность. Горлицы не несли яйца, кукушки заикались, зайцы хромали. Но в городе косноногая попалась на глаза модному критику и он сгрёб в охапку и её и наряды. Яга теперь жила в большом особняке с мастерской. Русалки устроились к ней на полставки, а потом и вовсе перебрались в город. Строчили на машинках теперь платья и юбки, вышивали и ткали. А Яга каталась в Париж и Рим, демонстрировала свои коллекции и гордо звала себя – бохо-дизайнер.