–Возможно, – усмехнулся Гладышев и в очередной раз резанул по больному. – Суть в том, что я больше не могу тебе доверять. И я не знаю, как мы будем строить отношения при таком раскладе.

–Понимаю, – тихо отозвалась я, опустив голову, чтобы не выдать предательских слёз, подступивших к глазам. Не получалось у меня спокойно принимать последствия собственных ошибок.

–Я просто хочу, малыш, чтобы ты не давала мне поводов для сомнений. Подумай, действительно ли тебе нужно это. Я улетаю завтра в Москву, неделю меня не будет, взвесь всё. Хочешь ли ты изменить свою устоявшуюся жизнь?

–Всё, чего я хочу, Гладышев, это ты. И другого ответа у меня не было и не будет, – отрезала я.

–Тогда завтра же реши вопрос со своим бараном, а то он уже разводиться собрался, и верни ему всё, что он подарил, – потребовал Гладышев, отправляя меня просто в нокаут.

«Самые страшные преступления, самые жестокие убийства совершаются под эгидой любви.»

(с) Яна

Сказать, что я в шоке – не сказать ничего. Я, конечно, была готова к тому, что Олег, как всегда, поставит кучу условий и может быть, даже потребует заключить договор, но чтобы всё это доходило до такого абсурда… Нет, этого я не ожидала. И теперь не знала, то ли смеяться мне, то ли возмущаться.

Ну, в самом деле, какого чёрта? Может, и мне потребовать, чтобы он забрал у своей Алиске всё, что надарил за эти годы? А что? У меня ведь в своё время забрал, точнее, вышвырнул беременную на мороз в одной сорочке и нормально.

Конечно, он тогда не знал, что я в положении и да, у него были причины для гнева, но он ведь нас с Сашкой чуть не угробил! Я никогда не забуду те два месяца ада в тюрьме, когда загибалась, выблевывая свои легкие в этом вонючем медпункте, а после сходила с ума от ужаса, боясь, что наш сын родиться инвалидом или вообще не родиться.

Нет, я Гладышева ни в чём не обвиняю, просто до ужаса боюсь вновь оказаться финансово уязвимой и беспомощной. Поэтому для меня Пронинские подарки не вопрос принципа, а залог уверенности в завтрашнем дне. И я хочу, чтобы Олег это понял и прекратил так ухмыляться, словно видит меня насквозь. Я готова к его проверкам: готова мириться с его характером, готова терпеть, готова… да ещё тысячи всяких этих «готова». В конце концов, о чём речь?! Но не забавы ради или в угоду его самолюбию, а когда это действительно необходимо.

–Что молчишь? – с «понимающей» усмешкой уточняет Гладышев.

–Ну, однозначно, не по тем причинам, о которых думаешь ты, – не в силах сдержаться, язвительно парирую я.

–Неужели?

–Да, Олег. Суть не том, что меня возмущает подобный «каприз», хотя возмущает, конечно, но я в состояние справиться со своими эмоциями. И если уж тебе это действительно не даёт покоя, то я сделаю, как ты просишь.

–Но? – снисходительно улыбнувшись, присел он на край кровати.

–Нет никаких «но». Я просто не считаю нужным лицемерить и делать вид, что мне легко даётся это решение.

–А что так? Разве любовь не выше материальных благ? – продолжает он насмешничать. Прикусываю губу, изо всех сил стараясь проглотить крутящийся на языке резкий ответ, но не получается. Не могу. Я не хочу упрекать Гладышева или обвинять в чём-то, но если ему так необходимо покопаться в моём нутре – ради бога.

–Легко и просто тем, кто не загибается два раза в год от хронического бронхита и не знает, каково это согласиться сохранить беременность, когда у тебя крупозная пневмония и врачи в один голос кричат, что ребёнок может родиться инвалидом.

Гладышев бледнеет, как полотно и отводит взгляд, но я не испытываю удовлетворения, поскольку не стремлюсь сравнять счёт. Это раньше Яночка бы ликовала, а сейчас… Сейчас от той Яночки осталось разве что имя, и пора Гладышеву это понять.