– Не уверена, что меня официально представляли вам, хотя мы давние друзья с вашим полковником. Точнее говоря, с обоими полковниками.

По шеренге пробежал ропот, и София всмотрелась в лица; здесь были девушки и мужчины средних лет, юноши и толстозадые матроны; все выглядели так, будто их милю тащили волоком по неровной земле. Мундиры грязны, эполеты оборваны… Не стоит ли в этом строю подонок, что всадил пику в спину убегающему мальчишке? Ей и сейчас, спустя год, казалось, что руки липкие от крови Пао Пастушка. Она остановила взгляд на женщине с грубыми чертами лица, сохранившей выправку лучше всех остальных.

– Я капитан София из Кобальтового отряда, ранее жила в Курске. Не могу выразить, как счастлива снова встретиться с героическими кавалеристами Пятнадцатого полка. Я мечтала об этом с прошлой осени, с того самого дня, когда вы уничтожили мою деревню. Вашему полковнику и сослуживцам, не дожившим до этой минуты, несказанно повезло. А вас ожидает возмездие, имя которому – Кобальтовая София, вдова Лейба Калмаха.

Даже те, кто рыдал и стучал зубами от страха, теперь смотрели на нее. Выпученные глаза, отвисшие челюсти. Из огня да в полымя, да, сволочи? Женщина, за которой наблюдала София, побледнела и посмотрела под ноги… то есть на Врата. София хорошо знала это выражение лица – еще миг, и сурового воина, каким считала себя эта женщина, стошнит от ужаса и отвращения.

– Чушь собачья! – донесся с дальнего конца шеренги крик пожилого солдата, старше даже Софии, с седой, торчащей во все стороны бородой. Он посмотрел ей прямо в глаза и повторил: – Чушь собачья!

Хотелось просто подойти и дать в зубы, но тогда пришлось бы встать между Вратами и шеренгой пленных, а этого определенно не следовало делать. Она ограничилась насмешливым поклоном.

– Холодный Кобальт, единственная и неповторимая, призрак из вашего преступного прошлого, – проговорила она, выпрямившись. – Полагаю, как раз ты можешь помнить меня с тех времен, когда Доминго гонялся за мной по всей империи. Или ты поступил на военную службу, уже пребывая в старческом маразме, и знаешь Софию только по байкам, что обо мне рассказывают?

– Нет, мне хорошо знакома твоя мерзкая рожа! – прокричал старик, и вены на его шее вздулись от напряжения. – Я помню тебя, Кобальтовая София, можешь не сомневаться! И повторяю еще раз: чушь собачья!

– Ах вот как?

Что-то холодное шевельнулось в груди Софии, как будто клубок ледяных питонов пробудился от зимней спячки в своем гнезде.

– Ты годами терзала Звезду, прикончила больше людей, чем я видел за семьдесят лет жизни, а теперь скулишь из-за нескольких паршивых крестьян? Ты уготовила нам судьбу много хуже смерти за это ужасное преступление, хотя сама со своими кобальтовыми трусами совершала злодеяние вдвое ужаснее каждый день перед завтраком! – Он сорвался на визг. – Ты несешь чушь, холодная стерва! Ты лжешь! Ты сама – обман! Такой же, как и раньше, – в камзоле, но без порток!

Он расхохотался густым, хриплым смехом, напоминающим кашель, так что выступили слезы, и потряс кулаком в браслете наручников.

Это была неправда. Неправда! София никогда не уничтожала без причины целые деревни, как сделали с Курском, не поднимала на пики невинных жителей… Но разве невинные не погибали? И на войне, и после, когда София стала королевой, – все ее попытки прекратить жестокие забавы аристократов и разделить богатство империи между ее гражданами обернулись трудовыми лагерями и еще худшими злодеяниями в провинциях. Узнав об ужасах, творимых от ее имени, она задумала новые реформы, но к тому времени тысячи людей уже заплатили жизнью за ее небрежение и ошибки. Поэтому преемница и явилась однажды за головой Софии… В конце концов людям Индсорит выпала такая же судьба, какую кавалеристы Пятнадцатого полка уготовили жителям Курска. Так что этот азгаротийский старый пень не сказал ничего нового.