Я замолчала и вновь потупилась. Как и все одержимые властью, Мансур должен быть безоружен против лести. Он попадется. Прошу, Творец, пусть он попадется!

– Сначала я поговорю с ней сам. Игла и вправду разочаровала меня своим безрассудством, – наконец ответил Мансур. – Если она решит, что хочет и дальше оберегать тебя после всего, во что ты ее втянула, так уж и быть, я противиться не стану.

Я почтительно склонила голову и впилась ногтями еще глубже. Когда же закончится эта бесконечная пытка?

– Благодарю, отец. Я могу идти? Хочу успокоить Мауру.

Мансур вновь окинул меня долгим взглядом и кивнул. Я, с трудом не выдавая радости, направилась к вышибленной двери. Стоило занести ногу, чтобы сделать шаг за порог, как меня настиг его печальный голос:

– Надеюсь, в следующий раз ты назовешь меня отцом, потому что захочешь сама, а не затем, чтобы загладить вину.

Я ничего не ответила и прикрыла за собой дверь. В коленях поселилась мелкая дрожь, соображать выходило с трудом. Будь моя воля, я бы заползла на твердую узкую кровать в своей коморке и дала волю слезам. Они царапали глотку, сжимали ее железным ошейником и не давали покоя. Даже манящая сила, что исходила от древнего трона, не вызывала желания коснуться его.

– Амаль, хвала Творцу! – Возглас Мауры эхом отозвался от известняковых стен тронного зала. Я мысленно застонала и уже не сумела вернуть на лицо маску вины.

Мать порывисто обняла меня и прижала к себе так сильно, как никогда прежде. Сколько же времени она мерила шагами тронный зал, не решаясь прервать наш с Мансуром разговор по душам? Сейчас же Маура тихонько плакала, лихорадочно гладила меня по волосам и непрестанно шептала лишь одно слово: «Жива».

На несколько мгновений я позволила себе забыть о кадаре, с которым водил дружбу не только Арлан, но и Мансур, о роли Мауры в этом талантливом спектакле, о байках про любящего отца. Я попросту зарылась носом в волосы матери, пахнущие травами, и тихонько всхлипнула. Нет, Амаль, ты должна крепиться! Никто не должен видеть твою слабость!

Маура отстранилась и утерла с моей щеки слезу, соскользнувшую так внезапно, что я не успела даже почувствовать ее холода на горячей коже.

– Пойдем ко мне, милая. Я напою тебя успокаивающим отваром, а потом ты поспишь.

– Только не теми каплями, которые давал мне Мансур, – выдавила я.

– Нет, что ты! Это просто чай с мелиссой и мятой.

По дороге к своей комнате Маура продолжала ворковать о том, какой вкусный травяной сбор собрала этим летом в Нечистом лесу. Она бормотала, что Айдан получил по заслугам, а я невольно размышляла, кто же рассказал ей о его смерти?

– Я осмотрела Иглу, – сказала Маура, когда созданный ею огонь вскипятил воду в глиняном горшочке.

Она проворно залила сухие травы кипятком, а я вдруг ощутила, как вместе с паром по комнате плывет мой страх.

– Как она?

– Жить будет, хоть и отдала непозволительно много сил. Ее запястья! Это просто кровавое месиво! Я бы заживо содрала кожу с Айдана, если бы он был жив!

– Откуда ты знаешь о его смерти? – выдавила я.

– Мне рассказала Игла, – Маура устало опустилась на лавку и пронзила меня внимательным взглядом медово-карих глаз. Глаз, которые всегда видели меня насквозь. – Скажи, ты же брала яд не для Амира?

– Нет. Я планировала отравить Айдана. Мечтала, чтобы он выблевал свои внутренности, как Малика. Хотела пойти по твоим стопам.

– Я бы дала яд, если бы знала, что он предназначен Айдану, а не Амиру.

Я медленно втянула воздух и так же медленно выдохнула его. Только без слез. Говорить об Амире – все равно что пить яд, которым я так мечтала отравить Айдана. Но Маура могла рассказать хоть что-то, потому что все остальные молчали.