– Как тебе известно, минимальный срок заключения за помощь Заклейменному составляет полтора года, а учитывая, что это произошло публично, на глазах нескольких десятков человек, наказание должно быть более строгим. Мы спорили без конца, – он вздохнул, и я почувствовала его усталость, искреннее огорчение тем, как все неудачно складывается. – И мы сошлись на трех годах. Через два года и два месяца – досрочное освобождение.

– Что? – шепчу я, но меня словно и нет здесь, они сговариваются поверх моей головы.

– Неудачный момент выбрала Селестина для этого… этого промаха, – говорит Боско маме и папе. – Мои враги вышли на тропу войны, для них Селестина лишь предлог. Пиа долго не продержится. Каттер, ваша команда должна делать свое дело и освещать процесс, как обычно, но оппозиция очень сильна. Судить будут не Селестину, судят наш Трибунал, и этого мы допустить не можем. Этого мы не допустим. – Он грозно выпятил грудь. – Каттер, твоя команда должна действовать слаженно. Кэнди мне сообщила, что недавно на студии были… разногласия. Надеюсь, ради блага вашей дочери, на этот раз вы будете строго следовать стилю и правилам нашего канала. Никаких отклонений от…

Опять угроза? Неужели Боско угрожает папе? Я обернулась к отцу, и мне показалось, будто внутри его скрывается другой человек и пытается вырваться, но его держат крепко, он – пленник.

– Пессимисты, вздыхающие о мифическом золотом веке журналистики, заблуждаются. Золотой век настал сейчас, и в еще большей мере он нам предстоит. Кэнди правильно поступила, дав Бобу Тиндеру отгул по личным причинам. Сейчас, когда атмосфера сгущается, придется работать изо всех сил, на высшем уровне, чтобы дать отпор сплетникам и оппортунистам. Наши враги думают, что Селестине все сойдет с рук, что Трибунал небезупречен, она – подруга моего сына, сына судьи, ей обеспечено особое отношение. О да, Селестина, так бы я и хотел поступить, – с печалью, искренней печалью признается он. – Ты вернула Арту радость, ты единственная, кто смог достучаться до него после смерти матери. Он так тебя любит. Но, увы, для моих коллег, для моих собственных сторонников ты тоже всего лишь пешка. Они ухватились за такую возможность продемонстрировать сомневающимся, насколько безупречно работает система. Даже идеальная девушка, почти что родственница верховного судьи, тоже может быть приговорена к Клейму. Селестина, дорогая моя, мне приходится сражаться на два фронта.

Я сглатываю, комок застрял в горле.

– И я тоже убежден, что никто не может ставить себя превыше Трибунала. От его суда не уйдет ни один человек!

Я вспоминаю, что Трибунал, по определению, не суд. Его задача – провести расследование, установить характер обвиняемого. Я чуть было не выговорила свои мысли вслух, но вовремя остановилась. Не время сейчас для моей черно-белой логики. Хотя как это случилось, что для нее не время?

– Ты хоть понимаешь, в какую беду ты попала, дитя мое? – вкрадчиво спрашивает Боско.

– Дитя! – подхватываю я. – Правильно, меня не могут посадить в тюрьму. Мне еще полгода до совершеннолетия.

– Селестина, – говорит он, – всякий старше шестнадцати лет может быть присужден к Клейму. Что же касается тюремного заключения, мы можем отсрочить его до твоего восемнадцатилетия.

Боско обещал устроить на мой день рождения праздник у себя на яхте. Вместо этого я буду ночевать в тюрьме. Разве я заслужила такое? А другие? Ангелина точно не заслужила.

Я оглядываюсь на парня в соседней комнате. Хотелось бы знать, давно ли он здесь, а еще хотелось бы знать, в чем он провинился. Взгляд Боско следует за моим взглядом, и, словно почувствовав, парень поднимает голову и смотрит на Боско в упор, холодно, жестко, глаза его наполняются ненавистью. Боско отвечает ему столь же пристальным взглядом с таким презрением, омерзением даже, что я съеживаюсь и готова просить за него прощения.