– Молодец, Саша! – заголосили ребята. – Сообразила!

Отдышавшись, Вовчик побежал в противоположную сторону улицы, где почти всегда была открыта калитка. Остальные ребята тоже стали расходиться. Я и сероглазая девочка остались вдвоем.

– Ты Саша? – неуверенно начала я.

– А ты двоюродная сестра Дашки и Димки? – спросила она, кивая.

– Троюродная, – уточнила я. – Наши бабушки родные сестры.

– Почему сама не сказала?

– Я тут никого не знаю, – замялась я. – А Дашка пропала куда-то…

Мы выбрались из березовой рощи и пошли бродить по улицам. С Сашей оказалось очень легко. Так же легко бывает в пятницу после уроков, когда идешь из школы, а впереди выходные. У нас впереди было почти все лето. Я удивилась, узнав, что Саша ровесница Павловой. Оказалось, дело не в возрасте, просто некоторые люди подходят тебе, как кроссовки твоего размера, другие малы, а третьи купили на вырост, и их лучше отложить до следующего года.

Мы болтали и смеялись, пели Титомира, и Саша вдруг спросила:

– Дашка бросила тебя в роще, да? Вы же вместе пришли?

Я опешила и обреченно кивнула:

– Раньше я хотела иметь сестру, а теперь не очень. А ты одна у родителей?

– Одна, – ответила Саша тихо. – Но есть двоюродный брат.

– Как зовут?

– Сашка!

– Сашка-брат и Саша-сестра! – мы обе захохотали.

Потом Саша задумалась о чем-то и стала очень серьезной.

– Только вот я не с родителями живу, а с бабушкой и дедушкой, они – мои опекуны.

– А родители?

– Маму лишили родительских прав, а папа умер.

Слово «умер» она произнесла легко и нежно, как будто он просто уехал куда-то и умирать совсем не страшно.

Я не знала, что говорят в таких случаях, и молчала.

– Смотри, – Саша показала на два завитка на висках. – Это от папы! Он был кудрявым.

Мы не заметили, как подошли к нашему солнечному, будто желток, дому. Изнутри раздавались удары молотка – это дед обшивал вагонкой стены комнаты. В то лето этот стук слышался отовсюду – кругом достраивали дома и возводили заборы. Удивительно, но на этот звук никто не обращал внимания: днем под него дремала малышня и кемарили старики, он был очень важен для дачи и незаметен одновременно, так же, как бывает важен и незаметен стук сердца.

У участка мы увидели Димку, окруженного толпой ребят. В его растопыренных пухлых ладошках лежали конфеты – леденцы монпансье были сложены в кульки из салфеток, по несколько разноцветных штук в каждом. Ребята брали себе по одному свертку и тут же разворачивали, пробуя содержимое. Мы с Сашей тоже взяли по кулечку, а последний Димка засунул в карман своих шорт.

Я положила один леденец в рот, и тут со своего участка вышел Гошка Соколов. Он всегда появлялся неожиданно – все самое интересное на даче случалось внезапно и заставало врасплох. Гошка с интересом посмотрел на кульки в наших руках и спросил совсем по-детски:

– А мне?

Недолго думая я отдала ему свои конфеты. Это был порыв, жест, который моя рука совершила быстрее, чем я сама поняла что делаю, и мне тут же захотелось провалиться сквозь землю, так сильно я была смущена. Продолжать стоять рядом с ребятами было невыносимо. Я ушла в дом, не попрощавшись с Сашей, и мне казалось, что все смотрели мне в след и читали мои мысли.

После знакомства с Сашей жизнь моя стала ярче, как будто в радуге, возникающей над дачей после дождя, появились новые цвета. Гулять Саша выходила нечасто и ненадолго, дома ее всегда ждала куча обязанностей: мыть посуду и полы, полоть грядки и собирать все то, что заводское садоводство гордо называло «урожай».

Зато вечерами, когда она выходила, а я заезжала за ней на велике, как карета за золушкой, каждая прогулка превращалась в бал, который золушке и не снился. Саша садилась на мой велик, я запрыгивала на багажник, и мы летели по дачным улицам навстречу лету, и ветер, запутавшись в волосах, еще долго оставался с нами, чтобы скоро лечь на подушки, наполняя сны благодатью.