Дело в том, что еще в старших классах школы ученик Фогель, будучи круглым отличником и безумно скучая на уроках, украдкой отгадывал кроссворды, а потом и составлял их с удовольствием, обнаружив в себе еще и такие способности.

Посланный Славке кроссворд оказался безупречным. Точно на аудиторию, никаких ляпов, идейно стерильный, как марлевая повязка в кремлевской больнице.

Кроссвордист Алешин, три месяца халтуривший по трудовому договору, позволял себе поначалу мудреные вопросы, в том числе и политически сомнительные. После Славкиных замечаний перешел на крайний, издевательский примитив, а недавний вопрос «Органы ходьбы у человека», четыре буквы, начинается с «н», окончательно вывел редактора из себя.

Алешин был отставлен, а добрая душа Славка выхлопотал для Фимы трудовое соглашение. Наверху снизошли, не видя опасности даже в случае, если Фима решит уехать: ну, подумаешь, внештатник на соглашении, какие-то кроссворды, да к тому же без фамилии на полосе.

Все! Фима стал анонимным работником, заочно и безвестно для читателей работающим на развлекательно – познавательной стезе.

Образовалась ниша, нора, куда не подтекало из политического русла. Зато, в дополнение к частным урокам, капало в карман. Сперва совсем чуть-чуть. Но что за газета без кроссворда!? На это был расчет.

Потихоньку Фима начал вбрасывать свои кроссворды, а потом и чайнворды, сканворды и прочие словесно-графические упражнения для ума и безделья, в издания разного профиля, от политических газет до ежеквартальных пособий по сельскому хозяйству, охотно потакавших страсти обывателя к такому способу гробить время, ширить знания или самоутверждаться.

Где-то он печатался в очередь, где-то предлагал новые для издания формы, и проходило.

Фогель быстро набил руку и выпекал продукцию с конвейерной скоростью кондитерской фабрики. Он обзавелся всеми энциклопедиями и словарями, какие только были доступны в те аскетичные времена цензуры и дефицита. Природная память ассистировала безупречно. Эрудиция достигла головокружительных высот. Иногда она перла наружу в виде названий каких-то подвидов млекопитающих или звезд в созвездиях, про которые знали только продвинутые астрономы и тамошние жители.

Но Фима наступал на горло своим порывам и всегда был адекватен уровню аудитории конкретного издания. За что ценился все больше. Ширился и круг балбесов, приезжавших на частные уроки. В итоге, он зарабатывал все лучше и лучше. Так продолжалось все эти годы.

Жизнь удалась! Она подошла к юбилейному (а если формально – пенсионному) рубежу с банальной скоротечностью. Но в это весеннее утро, лежа в постели и предвкушая особый праздничный завтрак, творившийся Юлией Павловной на кухне, Фима в которой уж раз воздал себе хвалу за давнее смелое решение струсить, затаиться, уйти в тень. Оно определило судьбу. Уберегло в застойные советские времена, потом и в новые. Да и теперь, когда на очередном витке развития демократии Родина вновь намекнула журналистам на необходимость жертвенно попридержать язык во имя торжества новых судьбоносных реформ, Фимина позиция гарантирует ему пищу и свободу. Свободу в рамках осознанной необходимости «сидеть тихо, никого не трогать, починять примус» – любимая цитата Юльки из «Мастера и Маргариты».

Политические встряски, перестройки, перестрелки, разборки, все эти кризисы и дефолты, войны бандитские и прочие – весь пафос и ужас очередного российского прорыва в цивилизацию словно бы угадан был Фимой Фогелем в тот давний день, заветный час молодости, когда он нырнул в свою расщелину. С той поры он занимался любимым делом. Грохот и абсурд взбалмошной жизни, творившейся за окнами его кабинета и на экране телевизора, блаженно приглушался ощущением внутреннего покоя. Он оставался погруженным в свои тихие игры со словом. Ничто не отвратило народ от пристрастии к заполнению буквочками максимального количества клеточек.