Женщины не сразу поняли, что хлынуло в пустынный голый коридор прежде – гул звучных голосов или яркий ослепительный свет множества лампочек. А может, все сразу обдало их с головы до пят холодным морским бризом, взбудоражив застоявшуюся тишину. Гостьи заглянули в зал – а там все шло кувырком! Бутонами гортензий откуда-то выросли столы и стулья, огромные белые колонны задрожали и пустились в веселый танец, закружились черные фраки и белые кружева, синие костюмы и коричневые жилеты. Возникшая ниоткуда задорная музыка звучала все громче и громче, отдаваясь в темени барабанными ударами. На столах посреди зала расстелились огромные выглаженные скатерти, вокруг сидели картежники. Вот какой-то пожилой мужчина с аккуратным седым чубом и необыкновенно голубыми глазами радостно кинул на стол купюру, которую тут же накрыла монетой старушка в белом чепчике и фартуке. Она открыла карты, улыбнулась широченной беззубой улыбкой и, едва не запищав от восторга, сгребла деньги в глубокий карман. Показались унылые официанты, люди в каких-то странных масках, дети в карнавальных костюмах… Эти непрерывные движения и шум словно были закутаны в паутинный кокон с непроницаемой оболочкой, а царящая внутри свобода попала в нечто среднее между ловчей сетью и прочным капканом безудержности и исступления.

– Это цвет нашего города, – тихо пояснил Иван Андреевич и еле заметно прищурился, – комитетские чиновники, полицейские и прочие слуги народа – все здесь.

– Но что они тут делают? – удивленно спросила Офа.

– Милая, милая Офа, – опять растекся он, – ну что могут делать вместе кормильцы и их защитники? Есть и гулять, ну это же так просто! – Иван Андреевич ухмыльнулся. – Офочка, когда создаются территории, где правила противоречат сами себе, должны быть пространства, свободные от любых правил, и это наши дома. Здесь мы можем танцевать, петь, веселиться – делать что угодно, и никто об этом не узнает.

– Но зачем же вы придумываете такие правила? – изумилась Офа. – Да и вообще, кто все это придумал, зачем это?

– Чтобы мы могли наслаждаться жизнью, и никто бы нам не мешал. Люди в городе заняты своими делами, они ищут врагов друг в друге и борются за хлеб насущный, отнимая его у других. Ну что нам, людям просвещённым, делать в компании этих поганцев? Ну не обсуждать же в самом деле, где раздобыть кусочек хлебушка, – он громко рассмеялся, от этого смеха зазвенела посуда, и будто бы пробежала вибрация по окнам и дверям.

Затем, немного смутившись своего одиночного гогота, Иван Андреевич стыдливо потупился и пробормотал:

– Пройдемте-с, нас ждут за столиком у окна.

Женщины направились в указанную сторону. Казалось, что они хоть и находятся в одной комнате, но существуют в разных плоскостях, возможно даже перпендикулярных. Офа чуть ли не подпрыгивала от нетерпения; ее чертовски стеснял нынешний костюм, и она жаждала наконец-то переодеться во что-нибудь более удобное (конечно же, стильное и дорогое), чтобы пуститься танцевать. Стилизованные под былую моду бальные платья, пышные юбки, изысканные украшения – все это сводило Офу с ума. При виде элегантных нарядов ее глаза загорались, по телу пробегала приятная дрожь, а в ушах звенели маленькие колокольчики. Конечно, она всегда вне конкуренции, ей нет и не должно быть равных! Струящиеся волной шелковистые волосы, нежный ласкающий взгляд, томное дыхание – она была создана для танца и изящных поз. Ее ноги, руки, шея – все жаждало движения, ритма. Неизменно стремящаяся быть в центре внимания, но вечно одинокая, такая красивая и такая легкомысленная – бедная, бедная Офа, ей чудилось, что в танцах и маскарадах она сможет найти свое счастье.