Сняв с себя брюки, он на мгновение замер. Его взгляд случайно пересёкся с глазами Ольги, которая всё-таки подняла голову. Это было лишь мгновение, но в нём прозвучало больше слов, чем они могли бы сказать друг другу: горечь, стыд, презрение, страх. Она отвернулась первой, снова упираясь взглядом в пустоту.

Анна продолжала стоять неподвижно. Её дыхание стало чуть чаще, а лицо раскраснелось от смущения. Она обхватила себя руками, словно пытаясь защититься от обжигающего взгляда невидимого наблюдателя, который следил за ними через камеры.

Игорь посмотрел на неё: его брови слегка сдвинулись, но он ничего не сказал. Он хотел подойти ближе, ободрить её, но не знал, как это сделать, чтобы не усугубить её страдания.

– Мы справимся, – тихо произнёс он, но его голос звучал так, будто он произносил это только для себя.

Комната погрузилась в тягостное молчание, столь плотное и вязкое, что даже воздух отказывался двигаться. Участники стояли неподвижно, словно вкопанные, лишь их затенённые лица и сгорбленные силуэты были свидетелями происходящего. Их взгляды то и дело опускались к полу, как будто таким образом можно было избежать осознания реальности.

Анна лежала на краю кровати, невольно напрягаясь, словно каждый мускул сопротивлялся. Она старалась дышать глубже, но каждый вдох отдавался резкой болью внутри.

Её глаза были закрыты, словно это могло хоть как-то защитить от того, что происходило вокруг. Девушка пыталась сосредоточиться на чём-то другом, где-то далеко от этой комнаты, от этих людей, от самого себя.

Но Игорь был рядом. Его механические движения были лишены какой-либо чувственности, даже человечности. Он тоже отводил мысли куда-то прочь, стараясь не замечать происходящего.

Его лицо оставалось бесстрастным, но напряжение в сжатых губах и сведённых бровях выдавали глубокий внутренний конфликт. Это было не простое подчинение – это было разрушение всего, что связывало его с человеческим достоинством.

Каждое их движение, каждый едва слышный звук отдавались в стенах комнаты, которые, казалось, впитывали эти удары молчаливого унижения. Никто не осмеливался заговорить, даже вздох казался запретным.

Участники, стоящие по кругу, старались не смотреть, но ощущали происходящее всем своим существом, словно это касалось каждого из них. Их собственное бессилие стало невидимым, но тяжёлым грузом, который они не могли сбросить.

Катя прикрыла глаза рукой, а её плечи дрожали. Она не могла вынести этой тишины, этого ощущения неизбежности, но и сделать что-то, чтобы прекратить это, было невозможно. Её беззвучные рыдания смешивались с всхлипами Анны, но никто не пытался её успокоить.

Артем смотрел на это с робостью и волнением.

Вадим, циничный юрист, наблюдал за происходящим с холодной отстраненностью. Его глаза были устремлены на Игоря и Анну, но выражение его лица было трудно прочесть.

В его взгляде что—то промелькнуло, возможно, любопытство, а возможно, и мрачное удовлетворение от вида страданий других. Что бы это ни было, оно исчезло в одно мгновение, сменившись той же маской безразличия, которую он носил как вторую кожу.

Ольга стояла неподвижно, прижав руки к бокам. Она наблюдала за разворачивающейся сценой со смесью ужаса и ярости, резко и прерывисто дыша. Ее взгляд метнулся от Игоря и Анны к камере, как будто она могла усилием воли остановить это безумие. Но она знала, как и все они, что здесь не было ни спасения, ни пощады.

Кровать тихо поскрипывала под их движениями пока симфония отчаянной и нежеланной близости разыгрывалась помимо их воли. Комната сжималась все больше, стены сдвигались, а воздух с каждым мгновением становился все тяжелее.