Борис рассеянно извинился за столь позднее вторжение. Евдокия Прокопьевна была весьма приветлива, никаких извинений не принимала. Сказала, что Борис Илларионович может заходить к ней в любое время, когда захочет, она всегда рада ему, потому что он самый любимый ее жилец в этом доме. Она с удовольствием может делать ему завтраки и приносить утром прямо в его квартиру, если он пожелает. Постирать и погладить его рубашки, а не носить их, как он это делает, к какой-то незнакомой женщине на стороне. Потому что она-то как раз всегда рядом. А еще потому что женские руки – это совсем не то же самое, что мужские. И она всегда сделает для него гораздо лучше, чем он может сделать это сам. Не хочет ли Борис Илларионович чаю? У нее есть ватрушки с клубничным вареньем, все домашнего приготовления, очень вкусные. «Или, может, стаканчик горячего молока для согрева? – погода сегодня промозглая и сырая. Посмотрите мои шапочки. Если что-то понравится, подарю вам для прогулок в холодную погоду. Тем более, я смотрю, у вас вавка на голове».

Борис сел за стол, но отказался от угощения и от шапочки – сказал, что в другой раз обязательно воспользуется ее гостеприимством. Перебирая руками вязаные вещи, он спросил как можно более безразличным голосом:

– Сегодня я доставил вам немало лишних хлопот, не так ли?

– Скажите на милость, чем же это вы меня обременили? – ответила она, внезапно оживившись и положив на колени спицы с незаконченным носком.

– Ну как же, как же… Я имею в виду тех людей, которые так бесцеремонно вломились в наш дом сегодня утром. В комнате Марины они перевернули все вверх дном.

– Ах, вы вот о чем. Да нет, никаких особых хлопот для меня тут не было. Мало ли кто к кому приходит, дело житейское, – сказала она спокойно и снова принялась за носок.

«Наверное, ей не очень понравилось то, что я заговорил об этом. Тем более важно, что я откровенно высказал ей все, что думаю об этом. Только с таким очень пожилым человеком и можно все по-настоящему откровенно обсудить».

– Вы просто очень скромный человек. Так взять и сказать – никаких хлопот. Ничего себе, никаких хлопот. Эти товарищи весь дом переполошили. Да что весь дом! Жильцы соседнего дома тоже были весьма обеспокоены. Я же видел это. И в комнате Марины надо все приводить в порядок. Но я вам обещаю, больше ничего подобного не случится.

– Вы абсолютно правы, ничего подобного больше случиться не может, – сказала Евдокия Прокопьевна и с грустной улыбкой взглянула на КГ.

– Неужели вы серьезно так думаете? А почему, позвольте полюбопытствовать?

– Поверьте мне, именно так я и думаю, – совсем тихо ответила она. – Но главное, конечно, не в этом. Вам, Борис Илларионович, совсем нет необходимости так огорчаться и расстраиваться. Все проходит, в жизни всякое бывает. Послушаешь людей, и не такое случается. Вы всегда были добры ко мне, и поэтому я хочу вам признаться кое в чем. Я подслушивала под дверью. А потом мне мальчики из охраны кое-что сказали. Я, конечно, глупая деревенская женщина, но, поверьте, очень все-таки за вас переживаю. Может, это вас и обидит – кто я такая, чтобы за вас переживать? – просто вахтерша в доме. Тогда простите Христа ради. У нас теперича не принято переживать друг за друга. Все говорят, и по телевизору тоже, что главное – это работа, выполнение плана, главное – блюсти социалистическую законность. Не знаю, как это все можно без души делать. Наверное, я совсем отстала от вашего времени. Пора мне уже сложить руки и в гроб ложиться.

Но я вам все-таки скажу, что я кое-что слышала. И вы не должны думать, что ваши дела очень плохи. Вы, конечно, арестованы. И отметка вам на лбу. Но, вот ведь какая незадача, вас арестовали совсем не так, как какого-нибудь вора, бандита или, прости Господи, врага народа. Вас арестовали как-то неконкретно, как в сказке, что ли, или в какой народной песне. Вроде арестовали, а вроде вы и свободны. Можете у меня сидеть, можете поехать к вашей матушке и сестре, а можете и Кларочку свою навестить, если захотите. Так что ваш арест вроде он даже и не арест. Вы уж меня простите, если старая женщина глупостей вам наговорила. Что я понимаю в сегодняшней жизни? А по мне – все это ерунда собачья. И понимать тут совсем нечего даже. В этом аресте есть только слово одно – «арест», а ничего такого нет вообще. Простите меня, если я глупости какие сказала.