Дрожжевой запах пива перебивал терпкую вонь водки, судя по мокрым пятнам на ковре, здесь уже точно не раз опрокинули стаканчики. Народу набилось непозволительно много для такой маленькой комнатки – даже присесть было негде. Кое-как я пробился к окну, втиснулся у подоконника и приоткрыл деревянную форточку. Свежий воздух приятно ударил в нос, и я жадно глотнул прохлады – от духоты, толпы и жары спина уже стала влажной, а я, казалось бы, только зашел.

– За Витальку! – то и дело слышался нестройный хор, и я каждый раз опрокидывал водку в себя, а кто-то – каждый раз разные – подливал мне в пластиковый стаканчик еще.

Меня сложно было напоить: во-первых, я знал меру; во-вторых, живя с буйным отцом-алкоголиком, никогда не допускал состояния выше критической отметки; и в-третьих, меня с трудом брало спиртное, словно антиоксиданты автоматически вводились в организм и противодействовали зеленому змею.

Судя по тому, что Вадик не пытался пробиться в эту пьяную толпу, он действительно уснул – или притворялся, решив не беспокоить отца.  Я тоже к нему не ходил, боясь разбудить и завершить свой праздник досрочно.

– Нос-то чего повесил?

Дашка даже говорила не по-настоящему, а картинно, как персонажи, и вздернутый забавный кончик нома только больше заставлял ее считать героиней анимационной мультипликации.

– Не повесил, – я опрокинул еще стаканчик. – Толпа просто. Народу в комнатке три на три слишком много.

– Виталька популярный, – Даша встала рядом, потеснив пацаненка из параллельной группы, и я пожалел, что он оказался таким мягким, уступив ей место. – Хочешь, уйдем отсюда?

– Мы на празднике, – напомнил я. – Пошли-ка лучше к имениннику.

Я не хотел оставаться с ней наедине. Она почему-то – непонятно и для меня! – решила, что у нас может что-то получиться. Ее не пугал Вадик, вернее, она о нем даже не вспоминала, вероятно подумав, что благодаря игнорированию проблема молодого отцовства может рассосаться сама собой. Ее не пугало даже то, что я с трудом вспоминал ее имя, типично распространенное, не выделяющее ее среди остальных. Она настырно сжимала мою ладонь, и мне не хотелось ее обижать, но я все-таки вытянул пальцы из цепкого захвата маленькой руки.

– Ну, что такое? – она вздохнула. – Мне казалось, я тебе нравлюсь.

Гиблое дело – разводить на откровенность после полбутылки водки, когда язык с мозгом уже плохо связан нейронными связями, но я старался держать все грубости внутри. Она хлопала длинными ресницами, накрашенными синей праздничной тушью, делала губки бантиком, словно это было сексуально, и не сводила с меня глаз.

– Даш, – я сжал пластиковый стаканчик, и остатки алкоголя выплеснулись на ковер. – У нас ничего не будет.

– Почему?

– У меня сын, – напомнил я. – Готова стать матерью в восемнадцать?

Причина была не в сыне, но им я легко и почти без стыда прикрылся. Никакая девчонка не захочет стать матерью в восемнадцать. А я не хотел встречаться с ее навязчивостью, граничащей с прилипчивостью, с ее доступностью и дурацким забавным носом.

– А если готова? – она бросала вызов. Подалась грудью вперед, опять приоткрыла рот и крепко схватила мою руку.

– Не готова, – с нажимом повторил я. – Он орет, плохо спит и отбирает хлеб у голубей. Невеликая радость – следить за ним.

– Вместе легче, – Даша почувствовала мою ложь и пыталась продавить меня на правду. – Давай хотя бы попробуем?

Терпение закончилось, как в топливомере: загорелась лампочка о недостатке, и стрелка резко упала ниже нуля. Я вырвал ладонь из ее захвата резче, чем хотелось, и развернулся. Праздник за спиной превратился в фон – алкоголь усилил концентрацию на собственной злости, и на остальное стало наплевать. Даша даже отшатнулась, видимо, напуганная моей резкостью. Я схватил ее за плечи, легонько потряс, и голова ее мотнулась как у китайского болванчика – вперед-назад.