– «Лепестками белых роз наше ложе застелю-у!..».

– Вот, шельма, выводит! – Восхищенно заметил Жорик, подлаживаясь к приятелю, чтобы подпеть:

– «Я люблю тебя до слёз, без ума люблю-у!».

– Это же кого вы так любите, бичары вонючие, надеюсь, не меня?! – Удивился, отодвигаясь, сыщик Осклизкин.

Доцент остановился, донельзя растроганный, вытер чумазым кулачком закисшие глазки:

– Прикиньте, господа бомжи. Пацану-то в таком состоянии, понятно, поначалу всё равно. А вот девчонку жалко. Они же не стерильные.

– Кто?!

– Не «кто», а «что»! Лепестки! Да ещё целое ложе! Представляете, какой там трэш происходит всякий раз?! Какое беспрецедентное напихивание! Какая жуткая антисанитария!

– О! А я и не подумал!

– Думать надо, когда с подружкой связываешься! И всё просчитывай, ты же как бы насовсем её берёшь.

– Да ты у нас супер-бомж, Серёгин! Даже здесь подлянку увидел! Сказано же – доце-ент! Не зря тебя выбрали для полётов!

– Но песенка всё равно душевная. Ничего не скажешь. Слёзы и вправду сами собой наворачиваются от такого «без ума люблю-у!».

– Дурак! Именно, что «без ума!». Они от лепестков тех одном месте наворачиваются, да так, что мама не горюй!

– Тьфу! Опять ты за своё!

– То-то, смотрю, в стране жуткие проблемы с демографией начались. Немудрено, когда вот так… наворачиваются на поршень. Какие после этого могут быть ещё и дети?! Или вот такие они поэтому и выходят?!

– Нет, господа, как хотите, но мой тонкий эстетический вкус истинного бомжа больше не выдерживает столь грязных намёков на великое и светлое чувство, которое может быть единственное, что ещё отличает нас от животных.

– А ты думаешь – отличает?! Иди вон лучше, полетай ещё немного вокруг унитаза! Муха ты зелёная, а туда же – «тонкий эстетический вкус»! Тьфу! Ещё скажи «элегантный!». Слушай, доцент, а выговори-ка нам слово «денди»! Послушаем, хотя бы как звучит. Слабо?!

Народ и сам чувствовал, что с ним что-то не то происходит. Странное, не такое как всегда. Даже не как с обычными людьми. Былую непробиваемую твердокаменность и спасительное бесчувствие словно рукой сняло. Теперь все страшно рыдали от такой жалостливой душещипательности про козлят и любовь с лепестками до слёз. Словно бы это у них жизнь заново начиналась. Всем очень захотелось почувствовать себя как раньше, в юности, чтобы и жизнь у них опять появилась, или хотя бы показалась мила и хороша, и чтоб жить хоть моментами становилось, допустим, на пол-капельки, но лучше. И чтоб ни одна болотная кочка не смогла бы избежать своей неотвратимо-счастливой участи. Без особого нарушения кислотно-щелочного баланса. Чтоб и до безобразия получилась хороша и после безобразия. А также во время оного.

Тут, откуда ни возьмись, подошёл, как-то странно поблёскивая глазками, один из благодетелей, деградантов, суверенно и демократично, за счёт заведения, преподнёс несколько флаконов волшебной «синеглазки». Уже за просто так преподнёс, ни за что и ни к чему, да ещё и подивился всеобщему похмельному горюшку, так и окатившему его с порога. Вот где ты был, благодетель, раньше?! Мы бы раньше начали страдать.

Менеджер богадельни быстро и толково разобрался в ситуации недавно произошедших похорон, как будто вовсе и не начальником был, а самым настоящим человеком. Он, конечно же, нисколько не рассерчал. Наоборот, даже закусил страдальчески свой жёсткий, словно приклеенный ус и сказал предельно задушевно:

– Хар-роший был малчик… Эх, ну или дэвочка. – И опять блеснул глазиком-пуговичкой, как будто расчувствовался и готов принести соболезнования. Но всё же вовремя остановился. Субординация могла порушиться, тогда приняли бы не за того. Начальника, когда он в добром настроении, можно запросто перепутать с человеком. А на это он пойтить не мог. Однако бомжики на эту мормышку всё равно попались.