– Ерунда. На Марьюшкину гору она вас сама отпустила. Кто же знал, что там утопленник? А про твой подвиг ей рассказать не кому. Мы с Людмилой не будем няне на тебя ябедничать, можешь поверить.

– Да так-то она ничего тетка, только уж очень занудная. Как разохается…

Дети прислушались и согласно закивали.

– А знаете, что? Вы ей по-английски расскажите, как все было. Ей понравится. Может и ругаться не будет.

Идея была принята с благодарностью. Мальчишки принялись репетировать. Но самым странным было то, что Дима им помогал. У Люськи буквально челюсть отвисла.

– Людмила, приди в себя! Расскажи мне правду, а то я за себя не ручаюсь.

Люська с трудом оторвалась от завораживающего зрелища.

– Да правду я рассказала, правду. Только не всю.

– Люська, не томи.

– А что ты хотела? Всю правду – это надо было со вчерашнего Эдика начинать.

– Он-то здесь при чем?

– При том. С утра меня, правда, петух разбудил, будь он неладен. Я в окно выглянула – красавец!

– Кто? Эдик?

– Да нет, петух! Ну, я и решила его заснять. Очень хороший клип мог получиться. Представляешь, первое утро на отдыхе начинается с петушиной песни!

– Конечно, представляю. Для меня оно точно также началось. А Эдик-то где?

– Слушай, не перебивай! Значит, достаю я камеру, снимаю петуха, а потом начинаю снимать пейзаж. Делаю панораму, и вдруг за рекой вижу…

– Эдика!

– Да, но не совсем.

– Как это «не совсем»? Дядю Васю, что ли?

– Вижу я цветовое пятно, родное такое. Приближаю.… И точно! На другом берегу, на балконе коттеджа стоит баба в моем парео! – и Люська победоносно уставилась на меня. – Вот, смотри! – и она извлекла из-под ветровки свою новенькую камеру.

Я Люське поверила и без просмотра записи. С цветовосприятием у нее всегда было нормально. А пресловутое парео она приобрела у одной моей знакомой художницы. Это была авторская работа, вполне возможно, что в единственном экземпляре.

– Ну, я сунула ноги в тапки, не видела, в какие, потому что от окуляра не отрывалась, и – в окно.

– В окно?

– А чего такого? Там пожарная лестница на расстоянии вытянутой руки. К реке продралась сквозь заросли – хотела кратчайшим путем. Зря, конечно, там такой «хапужник». Обувку скинула – и на тот берег. А там… Сплошные заборы, собаки злющие и дома – один больше другого. На каком балконе я свой платок видела – уже и не найду. Ну, я принялась по улицам слоняться. Может, думаю, она выйдет к реке, пройтись. Не вышла. Я погуляла, погуляла и решила возвращаться. А места где реку переходила, не помню. И выход к воде между заборами не нахожу. Пока на берег выбралась, пока брод нашла. На обрыв поднялась, а там толпа, милиция и ты в машине. В глазах ужас, вопишь, как резаная, и все норовишь меня крестным знамением осенить. Что я могла подумать?

– Даже не знаю. А что ты подумала?

– Что у тебя от перемены обстановки башню снесло, вот что!

– Ну, спасибо, подруга.

– Не на чем.

– А что ты подумала, когда Дима милицию вырубил?

– Вот тут, извини, просто не знала, что и заподозрить. Единственное, что пришло в голову – скоротечный роман, и влюбленный Тарзан спасает тебя из лап закона.

– Не смешно.

– Да уж. Я даже тебе малость позавидовала.

– Чему?

– Как чему? Пока я, вся как «коммандос», по кустам шарилась, ты в юноше этакую страсть возбудила. Завидно.

– Придет же такое в голову. Но я рада, что все благополучно закончилось.

– Благополучно? Я потеряла две новые пары обуви, не нашла парео, пропустила завтрак. Да еще утопленница, бедолага… Я этого так не оставлю! – Люська погрозила кулаком в сторону реки.

* * *

Перекусив тем, что осталось от завтрака, а осталось довольно много, Люська собрала грязную посуду и потащила ее на кухню. Где и учинила допрос поварихе. О поселке на другом берегу реки та рассказала немного.