Немногословен, но симпатичен. А Софье Ильиничне поручик пришелся не по вкусу, но она не вмешивалась ни в мысли, ни в разговор.

Я шагала по снегу, успевала удивляться, какой же он чистый, и анализировала. Значит, маги только мужчины, что объяснимо, если магия и способности к ней передаются генетически вместе с Y-хромосомой. И предположим, что способности к магии сложно скрыть и что в этом поручику можно верить.

Помня, как вчера я корячилась, забираясь в карету, я призвала всю отпущенную мне — и Софье — природой грацию. И, наверное, из-за того, что мысли были заняты, на этот раз вышло даже красиво. Ну или поручик улыбкой не замаскировал ехидный смешок.

— Восемнадцать, — повторила я, чтобы отвлечь его внимание, и в этот момент встретилась с ним взглядом.

Дьявольщина!

С генетикой я не ошиблась. И да, неприятно — с непривычки, возможно — смотреть в совершенно обычные человеческие глаза, радужка которых явственно отливает желтым цветом. Это красиво, признала я, особенно на контрасте с сочной зеленью, но неприятно.

Поручик смутился и отнял руку, на которую я опиралась, залезая в экипаж. Я не стала приносить извинений — перебьется. Не он ли будет за мной присматривать, как обещал Ветлицкий?

Что он может? Убить меня? Допускаю, он сам сказал о воздействии магии на человека, но убить, по его же словам, маг может только при личном контакте, не дистанционно. В любом случае от поручика стоит держаться подальше, кто бы мне еще это дал.

— Вас уже ждут, — поручик разлепил губы. Мое выражение лица ему не понравилось, но кого бы порадовало, что на него пялятся как на диковинку? Он жандарм, а не блогер. — Надеюсь, вам окажут теплый прием.

Карета закачалась — крепили мои нехитрые пожитки. Я напряженно думала ерунду: все ли так изумительно просто, как мне описывают, и чем мне может помочь здесь Софья? Но она притихла в самый неподходящий момент, и даже реакции, которые мне у себя так не нравились, не проявлялись. Как паршиво. Непредсказуемая девица, непредсказуемая я.

Дверь закрылась. Возница прикрикнул на лошадей, и я отправилась в неизвестность. На город я не смотрела — черт с ним. Моя предшественница погибла, поручик предупредил — благодарю, но он был не до конца с мной откровенен. Наталью Калинину нашли мертвой — но не убитой, без признаков насильственной смерти, или никто еще не умеет их определять. Я могла бы попробовать, но кто мне позволит осмотреть тело, если оно вообще еще не предано земле. Яд? Болезнь, которую тоже не умели диагностировать? Передозировка лекарств? Удушение? Что угодно, масса способов, не оставляющих для экспертизы этого века однозначных следов.

Знал ли Ветлицкий о смерти прежней классной дамы? Да, без сомнения, тысячу раз да, и он не счел необходимым сказать, паршивец. Что теперь угрожает непосредственно мне? Могли эту несчастную убрать потому, что она узнала что-то, что ей не стоило? Запросто, и вот вопрос: она заподозрила заговор, или все намного банальнее, и она всего лишь кому-то проговорилась, что выделяемые на содержание академии деньги оседают не в тех карманах? Была не в меру внимательна и не в меру болтлива?

И заговор. Положа руку на сердце, немного придя в себя, осознав и приняв, что это моя реальность и мне с ней жить, я без труда ответила: ни несчастная Лопухова, запоротая до смерти, ни Бородина, как и никто другой, не могли стоически молчать под пытками. Для того чтобы выдержать подобные издевательства, нужно иметь не только силу, но и цель, и то — не гарантия, не гарантия. Люди, способные на такое, во все времена становились героями, чьи имена высекали в камне. Две изнеженные великосветские дамочки, скорее всего, ничего не знали — или не знали никого. Ветлицкий не мог этого не понимать, он не производил впечатление глупого человека… Впрочем, если бы люди соответствовали ролям, как герои фильмов и книг, жить было бы проще.