Линда после утренней прогулки спала на прохладном кафеле в прихожей и едва взглянула на меня сквозь сон. Родители уже уехали на работу. Привычный завтрак: варёное яйцо, творог в зёрнах, бутер с маслом, сыром и ветчиной из индейки, два блина полить сгущёнкой, всё запить чаем. Готов!

Физра, русский, химия, английский, две математики, география. Я докинул в рюкзак несколько тетрадок, лишние даже не стал вытаскивать, время поджимало; взял форму для тренировок.

«Ал, салют! Я иду на физру, у подъезда в восемь», – надиктовал я в «телегу» Алке.

«Ок», – тут же ответила она и спустя две минуты дописала: «Привет».

Без пяти восемь я был уже у лифта. Ещё минута – выскочил из подъезда, дошёл до следующего и принялся ждать.

Синицына обычно не опаздывала, но иногда случалось. Наконец дверь призывно пропела и выпустила Алку на улицу. По её виду я сразу понял: не в духе. Синичка ненавидела утра. Я знал по опыту, что не надо обращать внимания на её хмурое лицо, вскоре «распогодится», тучи разойдутся, настроение выровнится.

– Привет, – буркнула она, протянула мне сумку с учебниками и засунула руки в карманы безразмерного худи. Куртку она даже не застегнула. – Ты чего это вдруг на физру собрался?

– Набрал немного, нужно размяться, – соврал я зачем-то. – Скоро майские соревнования, Сан Славыч в конец озверел, гоняет нас, как сидоровых коз, а я не в форме.

Не мог же я сказать Алке, что иду на урок, только чтобы посмотреть на Клару в спортзале. Как она себя ведёт? Спортивная ли она? Я и себе-то в этом решении едва признавался.

Весь по путь до школы мы шли молча.

Апрель набирал силу. Я любил это время года, хотя именно весной чувствовал упадок сил. В природе всё прибывало, а у меня, наоборот, вся энергия куда-то сливалась. Школа порядком поднадоела, весь год учителя накручивали нервы. Даже мои родители, которые в принципе всегда мне доверяли настолько, что совершенно не следили ни за оценками, ни за посещаемостью, в последнее время то и дело спрашивали, как у меня дела с подготовкой к ОГЭ. Я сам писал заявления на пропуск школьного дня от имени мамы, когда мне хотелось просто остаться дома и тупо выспаться. Мои пацаны от такого балдели, а я делал вид, что это ерунда, ничего такого, но в тайне страшно гордился – ещё бы, обмануть систему с позволения родителей.

Конечно, я особо не злоупотреблял такими вещами: ну, от силы раз-два в месяц мог себе позволить такой побег. Вообще я заметил, что учиться на «отлично» мальчикам было проще, чем девочкам. С нас был меньший спрос, что ли. Ну, пошутишь пару раз, главное, контрольные и самостоятельные пиши на пятёрки, а там учителя закроют глаза на пропуски и несданные вовремя доклады и сообщения. Только физик и физрук трясли пацанов крепче, чем девчонок. Робели они, что ли? Перед оглушительной женской красотой.

Я, признаться, робел. Девочки для меня были тайной, мечтой, несбыточным желанием. Их смех, нежный голос, взрослеющее тело томили меня, дразнили, я терялся, мысли путались, стоило какой-нибудь из них обратиться ко мне напрямую. Свою застенчивость я прятал за нарочитой грубоватостью и юмором. Ни одна душа не догадывалась, что, обернувшись на уроке и встряв в чужой разговор, куда меня не приглашали, я мучился вопросом, каковы на вкус губы Белоглазовой? Настолько притягательно они блестели под какой-то липкой дрянью.

Алка Синицына, строго говоря, была девочкой, но я её знал так долго и так хорошо, что никаких тайн и желаний в отношении неё у меня не было. Она оставалась моим другом, корешом, братом. И сейчас я ей соврал.

Ещё с детского сада я уяснил, что самое простое – говорить правду либо не говорить ничего вовсе. Тогда не придётся запоминать тонну лжи. Но если приходится врать, то врать нужно с кучей мелких деталей, подробности придают вранью правдивость. И поэтому приплёл своё «не в форме», чтобы в глазах Аллы иметь право быть на физре.