Когда телега тронулась, он даже не почувствовал. Покачивание и потряхивание движущейся телеги сделало его сон глубже и крепче. Так и проспал всю дорогу.

Проснулся Минька от толчка в бок и резко вскочил, испуганно озираясь.

– Тьфу, чёрт! Ты откуда здесь взялся? – Возле телеги с вилами в руках стоял уже знакомый мужик с хриплым голосом. – Я чуть было тебя вилами не проткнул!

– Я это… дяденька,… – Минька лихорадочно соображал, как лучше сказать, чтобы руки не отрубили, – я от цыган сбежал. Они меня у мамки украли, заставляли воровать, а я не стал… вот…

– Ишь, ты! – В глазах у мужика мелькнуло понимание. – Так это из-за тебя на рынке переполох был?

– Ну,… не совсем. Аза хотела, чтобы я у купца кошелёк срезал, а я его специально толкнул, чтобы он заметил, – вдохновенно врал Минька, – он её схватил, а я убежал и спрятался в сено.

– А чего ж не убежал, когда отъехали?

– Заснул.

Мужик расхохотался, а потом задумался.

– Что ж с тобой делать? – Он почесал рукой кудлатую голову, потом потеребил бороду и изрёк, – по любому надо тебя Акимычу показать. Пошли.

Он легко как пушинку снял Миньку с телеги, зажал его ручонку в огромной как лопата ладони и заковылял в сторону большого двухэтажного дома, сильно хромая на правую ногу.

Минька с интересом оглядывал хозяйственные постройки: конюшня, хлев, сарай, баня. Повсюду бродили куры и гуси, посреди большой лужи хрюкала в грязи свинья.

На крыльце дома стоял мужик, такой же здоровый, как и минькин сопровождающий, только пониже ростом и пошире в плечах. Он рассеянно теребил бороду, глядя на приближающихся мужика с ребёнком.

– Ника, Афанасий, решил сам себе ребёнка родить? – Выдал он, наконец. И громко захохотал своей шутке, хлопая ладонями себя по бокам.

– А ведь, почти так и получается. – Подыграл ему Афанасий и вкратце рассказал Минькину историю.

– И что с ним теперь делать, ума не приложу, Игнат Акимыч, – закончил он, выжидательно глядя на хозяина.

– Вот уж задача, – Игнат Акимыч задумался, разглядывая Миньку. – Как мать то твою зовут?

– Мамка. – Ответил Минька, не задумываясь.

Мужики переглянулись.

– Ну, а другие люди как её называли? – Попытался подсказать Афанасий.

Теперь задумался Минька. Та бабка, что жила с ними называла мамку «лахудрой», «шалавой» и другими некрасивыми словами. Как другие люди к ней обращались, он не помнил. Поэтому он пожал плечами:

– Не помню.

– Ну, а прозвище какое было?

Минька растерянно молчал.

– Тебя самого-то как зовут?

– Минька.

– Это – Митька, Дмитрий, что ли? Или Мишка – Михаил? А, может, от слова Микола?

Такими словами Миньку никогда не называли. Он вздохнул и опять пожал плечами.

– Ну, а годов-то тебе сколько, знаешь?

Минька снова пожал плечами и, вдруг, вспомнил:

– В тот день, когда меня цыгане украли, мамка сказала, что мне сегодня исполнилось четыре года, и поэтому мы пошли на рынок купить что-нибудь вкусное. Это было летом, потом лето закончилось, наступила зима. Потом было опять лето, опять зима, потом опять лето… вот это.

Мужики засмеялись.

– Ишь, как ты складно рассказал, – Игнат Акимыч присел на корточки, – получается, тебе сейчас шесть годов. Что ж нам с тобой делать?

Он выпрямился и посмотрел на Афанасия:

– По закону, его надо бы сдать в сиротский приют…

– Не надо в приют, дяденьки, – взмолился Минька. Этим словом его постоянно пугали цыгане. По их словам, приют – это та же тюрьма, только для детей.

– А куда ж ещё? Не цыганам же тебя возвращать. А, может, ты дом найдёшь, где с мамкой жил, если в город с тобой съездить?

Минька отрицательно покачал головой, вытирая кулаком выступившие слёзы.

– А. может, Игнат Акимыч, пусть при мне остаётся? Будет помогать, за лошадьми убираться? Или, вон, Дашутке – за гусями приглядывать? Совсем девчонка избегалась. Или пол в избе подмести? С веником, поди, управится? Посуду помыть… да мало ли ещё делов найдётся для такого щегла?