– Сумеречники говорят в таких случаях – хлебнул, – бесстрастно пояснил Джунайд. – Прерывать выброс Силы очень, очень опасно.

– Он выживет, – пожал плечами Якзан аль-Лауни.

– А девушка? – неожиданно для себя спросил Абу аль-Хайр.

Ее как раз поднимали с травы. Голова с тяжелой волной черных волос свисала, как у сломанной куклы. Даже Тарик – у него вся морда залита была кровью из носа, а через грудь и правое плечо шла длинная резаная рана, хорошо его секанула аураннка напоследок – выглядел лучше. У него хотя бы текла кровь. А сумеречница казалась не просто безжизненной – выпотрошенной.

– Время покажет, – сдержанно ответил Джунайд.

Лаонца рядом, конечно, уже не оказалось.

Умм-Каср, две недели спустя

Усаживаясь на войлочную подушку, аль-Мамун огляделся: ему еще не приходилось бывать в покоях здешнего дворца, отведенных Якзану аль-Лауни. Стертые рыжеватые ступени сбегали в крошечный квадрат двора. В середине голубело холодное окошко прудика. В нем плавали сухие листья торчавшего над черепичными крышами тополя. Снова налетел ветер – погода стремительно портилась, с моря тянуло серыми рваными тучами, обещавшими моросящий дождь. Басра…

– Приведи его, – нахмурившись и поправив чалму, наконец сказал халиф.

Нерегиля он отправил под домашний арест в комнаты хранителя ширмы. Якзану служили сумеречники и мелкие джинны, которые выгодно отличались от людей тем, что их невозможно было подкупить или заставить обойти приказ. А приказ был: никого к нерегилю не впускать и охранять, как зеницу ока.

Две недели заточения самийа протекли очень тихо – тем более что зажило на нем все, как на бродячей собаке.

Впрочем, тихо – не значит приятно. Мало кому понравилось бы сидеть взаперти и ждать, когда тебя поведут на казнь. Ни на что другое Тарику, конечно, надеяться не приходилось.

А вот у эмира верующих две недели прошли в сплошных хлопотах. Старый Иса ибн Махан сказал: «Прости меня, о мой халиф, но я слишком стар для должности вазира барида». И предложил поручить все дела этому храброму ятрибцу… или мединцу?.. одним словом, Абу аль-Хайру ибн Сакибу. «Если справится, я буду знать, что у меня есть преемник», – поглаживая бороду, кивал сам себе начальник тайной стражи аш-Шарийа.

Абу аль-Хайр – как и Якзан, впрочем, – сказал: не всякий, кто явится и будет требовать казни нерегиля, виновен и участвует в заговоре.

Начальник местного отделения барида, нужно сказать, от таких советов воздержался. Он пришел на прием к эмиру верующих в садовые покои. В комнате расстелен был розовато-коричневый лаонский ковер. На ковре лежали подушки розового шелка. Мирадор покоя выходил в розовый сад. А на шелковой розовой подушке сидела прекрасная девушка-невольница, закутанная в легчайший розовый шелк. Ибн Заки просто обмер, когда увидел такое великолепие. И аж застонал, выражая надежду, что халиф счастлив и доволен в такой роскоши.

Аль-Мамун, щедро махнув рукой, подарил ибн Заки ковер, подушки – и девушку в розовом шелке. Шаадийа писала из дома начальника барида, что проводит большую часть времени с его зеббом между ног, и это ей порядком надоело. Зато другую часть времени она проводила за занавеской в комнатах мужской половины – в ожидании ибн Заки и его зебба, понятное дело. Начальник барида разохотился настолько, что не отпускал девушку от себя, приказывая находиться в той же комнате, что и он, и даже запрещал надевать шальвары. Вот сейчас я поговорю с нужными людьми – а ты сиди, жди меня. Шаадийа ждала. И слушала. И запоминала.

Письма она передавала со своей невольницей, которую, понятное дело, никто и не подумал досматривать или обыскивать. Начиналось каждое примерно одинаково: «Еле хожу, о Абу Хамзан, прошлой ночью он хотел шесть раз». Затем шли имена, имена, имена. И должности. И названия мест – многие в аль-Ахсе. И снова имена: эмира Басры. Вазира военного ведомства – ему карматы отстегивали в первую очередь. Купцов. Многих купцов, а как же, басрийцы извивались и обходили запрет на продажу невольников карматам: те очень, очень хорошо платили за контрабандный товар. Официально-то купцы, конечно, торговали только на вывоз: за это тоже хорошо платили сердобольные верующие, желающие выкупить родственников или просто единоверцев из карматского плена.