– Не рассчитывай, что я так просто уйду.

Она ответила не словами, а стремительными, завоевывающими руками, обвившими его шею. Мужчина и глазом не успел моргнуть, как она потянула его на себя, будто успела соскучиться по еще не остывшим ласкам.

– Подожди!

Он сделал два жадных глотка и водрузил потеющую ледяными каплями бутылку на столик между бокалами, где по кругу, словно пятна проказы, виднелись чужие отпечатки, пока она деловито и сосредоточенно расстегивала на нем рубашку.

В ее приоткрытых губах и в нежных уверенных пальцах, скользящих вверх-вниз по взъерошенному затылку было что-то незнакомое или неузнаваемое, чего он раньше в ней не видел и не подозревал. Она отводила его нетерпеливые руки, ловко выкручивалась из грубоватых объятий, а потом вдруг скользнула на подушки и посмотрела говорящими глазами, и если бы он не поспешил утвердить свое право быть сверху, то мог бы догадаться о многом. Но он был не в состоянии сдержать похоть, и, склонившись над распростертым телом, хрипло спросил:

– Несладко приходится с этими приходящими?

И ее лицо сразу потухло, а ресницы сомкнулись, не позволив ему прочитать ответ. Но мужчине, запутавшемуся в сетях соблазна, не нужны были слова. Он заставил ее изгибаться в попытке удержать ускользающее наслаждение, менял ритм и торжествующе замирал, ожидая, что она даст знак прекратить эту муку. И когда она еле слышно застонала, будто стыдилась своей страсти, и спрятала пылающее лицо между истерзанных подушек, он посчитал себя отмщенным. Почти перекатился на спину, позволив ей бессильно скорчиться возле расписанной золотистыми лилиями стены.

– Довольна? – С самодовольством сытого самца он похлопал ее по влажному, неожиданно прохладному бедру и не заметил, как белеющие в темноте лопатки, словно сложенные крылья, дрогнули и окаменели, пока властная рука ощупывала доставшееся ей богатство женского тела. – Или он умеет сделать это лучше?

– Не говори о других.

Она села в кровати и принялась собирать на затылке волосы с таким серьезным видом, будто это был последний штрих перед выходом на бал, а у подъезда в нетерпении топталась четверка лошадей.

– Да брось! – Сосед перехватил ее напряженный локоть, и было непонятно, к чему относится это «брось» – к ее целомудренному молчанию или к ненужной прическе. – Что ты чувствовала, когда была со мной?

– Тебя, – просто сказала она и уронила кольца волос на плечи. – Хочешь кофе?

– Не надо кофе.

Он уложил ее голову к себе на плечо, высек пламя из зажигалки и с наслаждением вытолкнул в густой воздух струйку серебристого дыма. Но едва он разомкнул объятия, она воспользовалась моментом и отодвинулась. Они в молчании курили одну тонкую и длинную сигарету с прогорклым вкусом ментоловых леденцов, и он морщился и то и дело облизывал сохнущие губы. Силы уходили с каждой затяжкой, и оставалось только лежать, не касаясь друг друга остывающими телами, и подносить ко рту отяжелевшую руку с тлеющим над пальцами огоньком.

Уронив оплавленный фильтр в пепельницу, он задремал, свесив опустевшую ладонь почти до пола, как вдруг горячее дыхание обожгло ему шею, и знакомый голос прошептал в самое ухо «гроза». Он с трудом разлепил тяжелые веки. Женщина жалась к нему брошенным щенком и косилась в плотную стену занавесок, за которой удовлетворенно порыкивал далекий гром.

– Как душно! Давай я открою окно.

– Нет!

– Ты боишься? – Он приподнялся на локте, заглянул в побледневшее лицо с распахнутыми, как полуденные цветы, глазами. – Кто в наше время боится грозы?

– Время тут ни при чем!

Ее шепот был едва различим, и он склонился ниже, уже зная, что придется ее спасать, закрыв собой, спрятав среди подушек, приняв губами ее девчоночьи страхи.