Тётя Настя будто угадала, что у него в голове. А вернее – она всё заранее продумала и, наконец, раскрыла секрет:

– Павел, собирай свою разбежавшуюся семью. Сейчас мы все сворачиваем на улицу Конную. Так, правильно. На углу мы видим красивое здание. Смотрите, смотрите. Это Духовное Еврейское училище. А дальше что там? Читай, Павел, вывески.

Павел уже прочёл, а теперь повторил вслух:

– Меховой магазин «Б. Палей и K°».

– Палей – это фамилия хозяина, – объяснила тётя Настя.

– А что написано вон там сбоку, над другой дверью?

– Да, интересно, – улыбнулся скорняк Павел, разгадавший тётину хитрость. – Здесь скорняжная мастерская «Шапка, шляпа и картуз», – и рассмеялся во весь голос.

По улице, где стояли и радостно смотрели друг на дружку наши разновозрастные персонажи, потоком в обе стороны двигались конные повозки, – улица-то Конная, не какая-нибудь там. Загруженные ломовые дроги с серьёзными китайцами-погонялами. Щеголеватые легковые экипажи с лихими русскими извозчиками. Цокот копыт по брусчатке.

Здравствуй, Конная!

Принимай нас, Харбин, мы тебя уже полюбили!

И не кто-нибудь, а сам Берх Ицкович Палей, собственной важной персоной и без тени чопорности, примет у Павла Усачёва экзамен на скорняжное умение, пожмёт плечами: «Нормально, умеете», – весь разговор он будет вести на «вы». Сегодня и всегда со всеми работниками только на «вы».

Павел Усачёв проработает на Конной улице три с половиной года. Татьяна устроится на курсы кройки и шитья «Ворт» на улице Новоторговой, 61 и получит профессию портнихи и шляпочницы.

Прасковья в апреле двадцать третьего года родит мальчишку, спокойного и крупного, которого Усачёвы крестят Александром, а звать будут Шурой, Шуриком, Шуркой.

Мещане Усачёвы и Толстиковы убегали из России в домодельных сапогах и в одеждах, пошитых своими руками. Сначала одна семья, за нею – вторая, а потом третья. Уже в очень неспокойные времена.

Дворяне по фамилии Реутт уезжали из Могилёвской губернии на КВЖД чинно, степенно и благородно. В богатых одеждах, с кожаными дорожными баулами. И тоже по очереди тремя своими семействами. Только приехали дворяне Реутт на КВЖД много раньше, чем мещане Усачёвы, и поселились они в Китае во времена дореволюционные и куда более спокойные.

В дверь купе постучали.

– Проше, – откликнулся Ян Юлианович, высокий крепкий мужчина тридцати двух лет от роду.

Вошёл проводник. Строгая чёрная жилетка, через локоть перекинута идеальной белизны тканевая салфетка, в левой руке поднос с росписью, на нём сахарница и чай в красивом подстаканнике. Манеры проводника Ян Реутт оценивает особо ревностно, ведь он и сам по профессии – проводник.

– Дженькуе!

Ян поблагодарил проводника польским «спасибо», а потом спросил по-русски, скоро ли будет Орша. Проводник отвечал то ли на украинской мове, то ли на белорусской. Да ещё и с польским акцентом. В этих краях все языки смешались. И все друг друга понимают. Всё точно так же, как у Яна в его родном местечке под названием Монастыри. Там тоже всяк гуторит на свой манер, да всяк ему внимает.

Реутт в пути восьмые сутки. Добирается из Китая на самый запад Российской Империи, почти до польских земель. С пересадками – уже на третьем поезде. Едет домой впервые за пять лет. С тех пор, как он в 1909 году 1-го июня (не забыть того дня!) нанялся на станцию Маньчжурию, с отпуском никак не получалось, и Ян до того соскучился по родной Могилёвщине – просто мочи нету! Ехал во всех поездах в «жёлтом» вагоне, то есть первым классом. На дорогой билет заработал, хоть и должность у него не начальственная. Он в эти пять лет ладил и ремонтным рабочим в службе пути, и сторожем в депо, и проводником. И всё на станции Маньчжурия, и всё – на КВЖД. А ведь служить на КВЖД – это для всякого понимающего не просто так, а ого-го! Даже сторож на КВЖД – это не какой-то там дремлющий дедок, а вооружённый до зубов крепкий мужчина, имеющий право стрелять после первого предупреждения.