Он остановил Палтусова в проходе против лестницы и взял его своими короткими руками за бока.

– Что же не сватаетесь?

– Говорю, тоски еще не чувствую. Над нами не каплет. Что ж, это вы хорошо делаете, что промежду нашим братом – купеческим сыном – обращаетесь. – Он стал говорить тише. – Давно пора. Вы – бравый! И на войну ходили, и учились, знаете все… Таких нам и нужно. Да что же вы в гласные-то?

– Не собственник…

– Эка! Промысловое свидетельство! Табачную лавочку! Пустое дело. А ведь они у нас глупят так, что нет никакой возможности. Я и ездить нынче перестал; кричали в те поры: не надо нам бар, не надо ученых, давай простецов. Сами речи умеем говорить… Вот и договорились!

Директор опять подхватил Палтусова под правое плечо. Палтусов улыбался и думал в эту минуту в ответ на то, что ему говорил круглый человечек. Он почти всегда думал о себе, потому тихая усмешка так часто и всплывала на его лице.

– Вот и контрольная, – довел его директор до широкой двойной конторки за перилами.

Директору поклонился сухощавый блондин с лысиной, в цветном галстуке. Палтусов уже видел его, но по имени не знал.

– Вот им переводец, – сказал директор контролеру.

– Очень хорошо-с! – ответил тот одним духом и нахмурил брови.

У него в руках было несколько листов, за ухом торчало перо, во рту – карандаш. Он что-то искал. Щеки его покраснели. Нервно перебрасывал он ворох векселей, телеграмм с переводами, ордеров – и не находил. Его нервность сказывалась в порывистых движеньях рук, головы и даже всего корпуса. Он то и дело вертелся на каблуках. Выхватит один бланк, отбросит, потом опять схватит и насадит на медный крючок, висевший на стене за его спиной, начнет снова швырять и выдувать воздух носом, а левой рукой ерошит себе редкие волосы около лысины.

Кругом барьера дожидалось человек пять, больше артельщики.

– Павел Павлыч! – окликнул еще раз директор. – Пожалуйста, не задержите Андрея Дмитриевича.

И он своими глазками указывал Палтусову, как тормошится контролер.

– Позвольте-с, – кинул тот Палтусову и с сердцем насадил на крючок еще два бланка.

Палтусов достал перевод из большого гладкого портфеля венской работы, в виде пакета. Он передал сизый листок директору. Тот сейчас же схватил глазами сумму.

– Выиграли, что ли, первого сентября? – спросил он, прищурившись. – Или тетенька какая Богу душу отдала?

– Ни то, ни другое. Так, оставались деньжонки… Вексель был на несколько тысяч рублей.

Контролер вручил одному из артельщиков четыре листка разных цветов, перечеркнутые и помеченные и карандашом и чернилами, и сказал вслух, так что директор и Палтусов слышали:

– И все от несоблюдения правил! А тут и задерживай публику!

Директор протянул ему вексель Палтусова.

– Золото человек! – сказал он шепотом, отведя Палтусова в угол. – Дорогого стоит, а копуга. А вы, голубчик, к нам на текущий? Ведь вы – у нас?

– Да, пускай лежат…

– Бумаг не будете покупать?

– Может быть…

– Мы этим не промышляем. Вот и биржа… Смотришь на такого русского молодца, как вы, и озор берет. Что ни маклер – немчура. От папеньки досталось. А немцы, как собаки, везде снюхаются!..

Оба расхохотались.

– Помилуйте, – продолжал горячиться директор. – Карлушка какой-нибудь паршивый, пара галстуков была у него да кальсоны вязаные, состоял на побегушках у жида в Зарядье, а глядишь, годика через три – биржевой маклер. Немцы выклянчили – в двадцати тысячах дохода… За невестой куш берет… Сами вы плошаете, господа!

– Дайте срок! – вырвалось у Палтусова, и он поправил тотчас же булавку на галстуке, точно хотел сдержать себя.

– Евграф Петрович! – тихо выговорил уже другой конторист, не тот, что был в директорской. – Ждут-с…