Самое время было вспомнить о тёплом плаще и узелке с едой. Кира и вспомнила. А когда вспомнила, поняла, что с перепугу бросила их внизу, во время панического бегства на дерево. При мысли о недосягаемом перекусе желудок стиснули голодные спазмы. Принцесса шмыгнула носом – себя было бесконечно жаль. Хотелось даже поплакать. Но слёзы отчего-то не выдаивались. Тогда Кира стиснула зубы и погрузилась в сладостно-кровожадные мечты о мести. Ничего-ничего… Отольются кошке мои непролитые слёзки…

Как только небо посерело настолько, чтобы можно было различить нижние ветки и землю под дубом, изгнанница полезла вниз, с трудом управляя окостеневшими членами. На последнем этапе они всё же её подвели: вместо того, чтобы, элегантно повиснув на руках, спрыгнуть в щекочущую пятки траву, Кира, неудачно оскользнувшись, кулём свалилась вниз, сильно ушибив плечо. Засучив ногами и зашипев от боли, она схватилась за пострадавшую руку. Когда слегка оклемалась, медленно сползла со своего продовольственного запаса, на который угодила при падении с дерева прямым попаданием.

Развязала расплющенный узелок. В сыре и отсыревшем хлебе деловито хлопотали муравьи, воодушевлённые столь знатной находкой.

Кира застонала. Есть хотелось просто нечеловечески – живот урчал и брыкался, требуя подношения: надеюсь, ты не забыла, – напоминал он раздражённо, – что последний приём пищи у нас случился не далее, как во вчерашний обед! Да-да, это была та самая жёсткая свинина с капустой, от которых ты нос своротила, растыка!..

Да помню я, помню! Разорался… С едой всё непросто, ты же видишь. Сейчас хотя бы воды глоток. Да умыться. Да переодеться. Да спать завалиться в нормальную постель. Эх…

Принцесса развернула влажный от росы плащ и накинула его на плечи. Огляделась…

Дорога проходила рядом – дуб стоял от неё в десяти шагах, не более. На дороге мирно сидел Сырник и, пристыжено прижав уши, неуверенно шевелил хвостом. Как-то его встретят после вчерашнего предательства?

– Сукин ты сын… – сказали ему равнодушно. – Сыр будешь?

Не глядя, Кира отломила кусок с муравьями и бросила псу. Тот отскочил испуганно, но тут же привилял к подачке, обнюхал тщательно, презрительно чихнул на неё и снова опустил зад в дорожную пыль.

– Ну и чёрт с тобой…

Странница поднялась, кряхтя, и, потирая ноющую руку, выбралась на дорогу. Она поплелась по ней, убегающей в лесную чащу, без всяких мыслей и тревог. Надо идти – значит, будем идти. Авось, куда-нибудь и придём…

– Так ведь, собака? – спросила она Сырника.

Тот, расценив её обращение, как прощение, весело и звонко забрехал, принявшись нарезать круги задорного бешенства.

* * *

Приляг в тени.

Замри под пенье родника…

Ты слышишь тишину?

Там же

Огромный, размером почти с комнату прислуги, камин в малой трапезной замка чадил.

Королева, негодующе тряся оборками чепца, кашляла. Обмахнувшись платком, демонстративно промокнула слезящиеся от дыма глаза.

– Боже! – воззвала она плаксиво. – Какие же мучения мне, даме пожилой и больной, приходится выносить, ваше величество, по причине вашей непроходимой скупости!

Король, задвинутый этикетом на противоположный конец стола, метров на семь от благоверной – не меньше, успешно прикидывался глухим. И сосредоточенно пилил кусок пригоревшего ростбифа. Победив его, поднёс на двузубой серебряной вилке к внушительному, крючковатому, породистому носу. Принюхался. Сдвинув к переносице бесцветные глаза под кустистыми седыми бровями, внимательно уставился на отпиленное, снова понюхал и только потом положил наконец на язык.

Пегие усы и седая бородка задвигались, способствуя тщательному пережёвыванию волокнистой говядины.