Киселёв: Я поработал журналистом, и эта история – пример тех журналистских ценностей, журналистских технологий, которых мы, собственно, придерживаемся. Ты говоришь, что здесь у нас нет второй точки зрения. Но как раз это и есть вторая точка зрения! А первая – это обвинения Лондона в адрес России, которые всем известны, хотя и голословны. Ты ведь помнишь, что министра иностранных дел Великобритании Бориса Джонсона поймали на прямой лжи, когда он утверждал, что лаборатория в Портон-Дауне подтвердила российское происхождение отравляющего вещества, использованного против Скрипалей. Спасая свою профессиональную репутацию, руководитель лаборатории выступил с тихим опровержением. Оказалось, что Борис Джонсон тупо лжет, как лжет и премьер Тереза Мэй, обвиняя Россию. До сих пор Лондон даже своим союзникам не предоставил доказательств о российском происхождении отравляющего вещества. Но продолжает настаивать на своей версии, нагромождая ложь. Так что в этом смысле российская позиция альтернативна. В итоге и в наших материалах полный баланс.

Что касается того, как я определяю тематику материалов, – ну, у нас есть еженедельное планирование. И это в большей степени коллективный процесс. Мы встречаемся с руководителями подразделений, они представляют основные темы дня, мы их обсуждаем, какие-то вычеркиваем, какие-то добавляем, ставим акценты. Вот, собственно, и все. Надо сказать, что я ни одного материала не прочел заранее, то есть у нас нет предварительной цензуры.

Злобин: Я бы не называл эти обвинения голословными, не отмахивался бы от них. Но сейчас речь о другом. Ты хочешь сказать, что ты сам впервые видишь материалы уже в ленте новостей?

Киселёв: Да. И на наших многочисленных ресурсах в сети. У нас нет не только предварительной цензуры, но и цензуры после публикации. Разумеется, это не означает, что у нас нет профессиональных ошибок. Они есть. И как в каждой редакции, мы их разбираем. Это нормальный процесс. Исправляемся, если появилась новая информация, как в случае с «Новичком», или если есть ошибки – как в материале про Владимира Мединского. Там суть была в чем: Мединский пришел в Совфед на правительственный час, и Людмила Нарусова подняла вопрос о его диссертации, сказав, что эта история не вписывается в рамки морали. Валентина Матвиенко ей возразила в том плане, что во время правительственного часа нужно обсуждать повестку дня, а все не относящиеся к ней вопросы можно прояснить в другое время. Сам Мединский сказал, что не против обсудить свою диссертацию, и продолжил первоначальную тему дискуссии. А наши потом приписали, что, как мы помним, Мединского подозревали в плагиате докторской диссертации, но министр образования и науки Ольга Васильева сказала, что плагиата не было.

Злобин: Так плагиата в диссертации Мединского действительно не было. Были претензии к уровню самого текста, но это уже вопрос совсем другого порядка. Я сам публично выступал против обвинений в плагиате. Что касается его интерпретации истории – это вопрос не к СМИ или суду. Это вопрос к экспертному сообществу. Мне казалось, что было бы полезно просто развернуть научную дискуссию по этим вопросам и уже в ее рамках доказывать, что доводы Мединского несостоятельны. Именно это я публично и предлагал тогда.

Киселёв: Уточню: его обвиняли не в низком уровне, а в отсутствии научной ценности. Совсем, как говорится, другой коленкор. Сказали, что он слишком ангажирован, что у него есть позиция.

Злобин: Здесь я на стороне Мединского, я его защищал в том споре. А научная ценность – вещь слишком субъективная. Тут действительно нужна дискуссия с привлечением разных экспертов и специалистов. Я был в свое время членом Ученого совета в МГУ и могу лишь подтвердить, что разные исследователи воспринимают и оценивают научную ценность очень по-разному. Особенно если автор идет наперекор неким сложившимся стереотипам и академическому мнению. Но я был уверен, честно говоря, что этот вопрос с Мединским уже исчерпан.