Кира неспешно шла в самое сердце Тренны. Запах мерзкой гари и палённой плоти сводил с ума. Юную пекаршу, что за всю свою жизнь не чувствовала ничего более горького, чем горелый хлеб, стошнило прямо на гниющую землю. Покачиваясь, она медленно продвигалась дальше, с трудом переваривая каждый свой вздох. Обгоревших мертвецов было трудно отличить друг от друга, но Кира всё же узнавала в них знакомые очертания. Чёрный фартук колыхался на кончике ржавого меча, словно разорванное знамя. Рядом лежал Эспен. Молодой парень, чьему милосердию и невинности позавидовал бы самый благочестивый рыцарь. Его смолистые локоны казались седыми из-за накрывшего их пепла. Широко раскрытый рот с, запачканными от жгучей крови, зубами. Тело было растерзанно от множества ударов острых лезвий, а пальцы переломаны, словно их били тяжёлым молотком.

Кира едва передвигала отяжелевшими ногами. Скованная, гонимая вперёд морозным ужасом. На клочках дымящейся грязи виднелись маленькие босые следы. Вдоль низкого, обрушенного забора лежала оголённая девочка. Куски её разорванной одежды были разбросаны по гнилой от, запёкшейся крови, земле. Кире лишь оставалось гадать сколько насилия она пережила прежде, чем умереть. Её сморщенная, вытянутая кожа свисала с изуродованного побитого тела. Удары металлических сапог по нежной, невинной коже оставляли кроваво-синие гематомы, но даже они блекли среди горелой гнили, что покрывало всё её тело. Светлые, как утренняя пшеница, волосы, теперь казались, залежавшимся на солнце, углём. Кира знала эту девчушку, как вечно озорную дочку мельника. Ей не было и десяти.

Пекарша остановилась на вытоптанной дороге, что проходила между соседствующих домов одинокой улицы. Её взгляд застыл, на мгновение помутнев от блеклого, мелькающего света. Она замерла, сдерживая накатывающиеся слёзы. Платок. Белоснежный платок развевался, зацепившись за обугленную палку. На нём пестрела вышитая надпись: «Ленн». Кира взялась за платок. Холодный и мокрый, но блистательно чистый, словно нетронутый окружающим пеплом. Западный ветер колыхал его в восточную сторону. Кира обернулась против ветра. Её волосы поднялись, прикрыв намокшие щёки. Её родители висели на самодельных столбах, не больше двух метров в высоту. Обвязанные по груди и шее так плотно, что их рёбра вырывались через окровавленную верёвку. Их тела были изувечены множеством глубоких порезов. Белое светлое одеяние окрасилось в горький каштан, а от запоминающихся прекрасных лиц, лишь тёмно-алые пятна. Кира упала перед ними на колени, безуспешно пытаясь вырваться из лап страха и скорби. Чувства прицепили её к земле, словно металлические прутья. Её тело сгорбилось так, что, казалось, голова вот-вот падёт на землю, не в состоянии удержать шаткое равновесие. Она рыдала на холодной, промокшей от моросящего пепла, крови и слёз, тропе, выдавливая из себя слабость и боль до последней капли. Её жалобное рыдание было слышно отчётливо, особенно на фоне гнетущей тишины, и лишь прозорливые вороны, словно подпевали под жалостливые вздохи.

– Война пришла, – сказала Космея, прикуривая очередную сигарету. – Будет весело.

Кира не могла успокоиться, хотя и старалась спрятаться от, равнодушной до изумления, курильщицы. Космея сделала несколько резких шагов вперёд и наклонилась, грубо схватив Киру за шею.

– Вставай. Поднимайся! – завопила она, протягивая свою чёрную руку.

Кира рефлекторно схватилась за её руку, и поднялась на ноги, взглянув ей прямо в глаза. Курильщица провела дряблыми пальцами по её щекам, словно сняв детский румянец:

– И не смей рыдать. Чтобы я больше не видела слёз на твоих щеках, – воодушевлённо и храбро произнесла она.