Отец схватил буханку утреннего хлеба и обернул ее полотенцем, а затем сложил в мешок.

– Собирай вещи. Лошадей в телегу запрягать не будем, поедем верхом, – продолжил он.

Внутри меня закипала злость. Мне нужны были ответы.

– Что, Семеро меня побери, происходит? – закричала я и до боли сжала кулаки.

Отец неожиданно замер и с горечью покачал головой. Затем он подошел ко мне, взял за плечи и взглянул мне в глаза.

– Он пришел за тобой.

– За мной? – удивилась я, издав нервный смешок. – На кой черт я ему сдалась? Отец, у Вас горячка? – на «Вы» я называла его только во время ссор. Отца это ужасно бесило.

– Просто делай как я говорю, Мег. Помнишь, ты хотела увидеть большой город. Мы поедем туда. Поедем в Голдхольт.

Гнев сменился милостью. Голдхольт я мечтала увидеть с детства. Это город, в котором все сделано из золота. Дома, мосты, часовни, даже дороги сияют золотым светом. Когда кто-то из бродячих артистов или купцов рассказывал про этот город, их истории казались мне красивыми сказками. Я поверила в его существование, только когда прочла о нем в одном из маминых дневников. Она писала, что была рождена в Голдхольте. Мама должна была выйти замуж за сына наместника, но затем она встретила отца, который приехал продавать звериные шкуры. Мама быстро влюбилась в молодого и веселого купца и сбежала с ним на край Старой Земли в деревушку под названием Сигрия, где я родилась и живу уже семнадцать лет. Семнадцать ненавистных лет.

– Правда? – спросила я отца, и улыбка расползлась по моему лицу. Конечно ее скрывала маска, но отец наверняка разглядел озорную искорку в моем взгляде.

– Правда, – подтвердил он и мягко улыбнулся.

Я бросилась собирать вещи. В Сигрии меня ничего не держало. Здешние люди не любили меня. С детства я была объектом насмешек и издевательств. Дети жестоки, я успела узнать это на своем примере. Они звали меня «Рыжая жаба Мег», иногда просто «Жаба». Они боялись прикасаться ко мне, думали, что мои шрамы заразны. У них была веселая игра – ткнуть в меня палкой. Как бы прикоснуться к опасной заразе. Все девочки, с которыми я училась искусствам (что кстати получалось у меня просто ужасно) давно были сосватаны. Но кто согласится сватать своего сына с жабой? Никто, несмотря на весомое денежное состояние моего отца. Пусть замужество казалось мне кошмаром, но было нестерпимо больно сознавать тот факт, что на меня боятся даже смотреть.

Я помню лица мальчишек, в чьи семьи водил меня отец. Будучи купцом, он расхваливал меня как самый лучший товар, говорил о моей доброте, прекрасном голосе, о моей силе и остроте ума. Вот только все эти достоинства не могут покрыть главный недостаток «товара» – алые выступающие рубцы на половине лица и тела. Так вот парни смотрели на меня так, будто увидели что-то неприятное. Все они морщили носы и кривили рты, умоляли родителей выбрать им другую невесту. Так отец смирился и перестал наконец водить меня в семьи потенциальных женихов. А я начала носить маску постоянно, снимая ее лишь на вершине скалы, во время сна и когда умывалась.

Я выгребла из массивного сундука мамины дневники. Три небольшие книги, сделанные из бересты. Бережно завернула их в телячью кожу и убрала в мешок. Туда же отправился мой ярко-оранжевый плащ, который достался мне в наследство от матери. Она привезла его из Голдхольта. В нем я была как яркое пятно в этой серой деревне. Но как говорит отец – хочешь что-то спрятать – положи на видное место. Потому спрятать саму себя я пыталась в самом ярком одеянии. И даже в оранжевом плаще и маске лисы люди пялились на меня меньше, чем до этого глазели на мои шрамы.