В голливудских фильмах существуют разные типы персонажей: одни не подлежат развитию на экране; другие благодаря намеренным действиям, обусловленным изначально запускающим сюжет эмоциональным триггером и строгой причинной связью между событиями, развиваются и изменяются. Например, в «Человеке-пауке» главные герои меняются, но вот тетя и дядя Питера Паркера остаются неизменными как типажи. Мне могут возразить, что развитие характера было бы трудно показать без причинной связи между событиями и без того, чтобы целенаправленное действие было руководящим принципом. Во Введении я указывал, что, поскольку массовые фильмы основываются на эпосе и пуранах, действие развивается на уровне героики, а это означает, что фильмы должны быть нравоучительными, содержать трансцендентальное послание, более «истинное», нежели позволяет эмпирическая реальность. Я полагаю, что послание должно хорошо восприниматься, персонажи должны быть четко очерчены как типы. Для сравнения можно привести в пример басню: она не производила бы эффекта, не будь ее персонажи заведомо определены в своей сущности – лисе полагается быть хитрой, льву – смелым, а обезьяне – проказливой.

Критики массового индийского кино, должно быть, удивятся тому, что описанные выше тенденции отмечены явной интеллектуализацией. Они возразят, что в данном случае имеет место стереотипизация или неадекватно чрезмерная характеризация. Здесь следует заметить, что американское кино тоже подвержено использованию стереотипов, но воспринимаются эти стереотипы иначе. В качестве примера приведу распространенный стереотип домохозяйки и/или матери, поведение которой радикализуется при столкновении с мужским доминированием – как в фильмах «Норма Рей» (1979) Мартина Ритта или «Эрин Брокович» (2000) Стивена Содерберга. В индийском массовом кино используется другая модель: стереотипизируется не характер, как в Голливуде, а процесс. То есть речь идет о том, например, как он или она меняют семейный уклад.

Если действие фильма занимает длительное (хотя и неопределенное) время, те или иные перемены могут иметь место, но в массовом кино утверждается неизменность исходной ситуации. В таких фильмах, как «Байджу Бавра» (1952) Виджая Бхатта и «Огненный путь» (1990) М. С. Ананда, ребенок растет, мечтая исправить несправедливость, допущенную по отношению к его отцу. Застывшая в своей нетерпимости решимость ребенка сохраняется в период его взросления, организуя повествование на основе этой причины. К тому времени, как ребенок стал взрослым, мир хоть и изменился, но немного. Злодей по-прежнему остался целью отмщения, но герой тоже должен прекратить существовать, когда цель достигнута, поскольку месть целиком овладела им. Это существенно отличается от реализма «Крестного отца–2» (1974) Фрэнсиса Форда Копполы, где главный герой бесстрастно мстит убийце своего отца, впавшему в старческое бессилие и забывшему свою жертву двадцатилетней давности. В «Огненном пути» мстительность – внутреннее состояние героя и неотделима от него. Вместе с тем он не активный мститель – этого не позволяет пассивный залог повествования. Выражаясь точнее, он пребывает в состоянии возбуждения вплоть до того момента, когда обстоятельства наконец подводят его к возможности отомстить.

Стремление идентифицировать персонажа с его «сущностью» практически всегда присутствует в массовом кино, хотя критики, ратующие за реализм, подчас относятся к нему крайне иронично. Критик Чидананда Дасгупта заметил, что существует некий негласный договор между создателем фильма и аудиторией: массовое кино старается преодолеть генетически присущий кинематографу натурализм и скрестить этот медиум, родившийся в западном технологическом обществе, с собственным мифологичным стилем дискурса. Борода Вальмики в «Рамаяне» – в кино или на телеэкране, продолжает критик, это не фотографическое воспроизведение настоящей бороды реального человека, а символ некой персоны, относительно которой существует негласная договоренность между автором и аудиторией, символ традиционного мудреца. Это утверждение неоспоримо, но нуждается в уточнении. Искусства в Индии развивались в направлении мифологического способа репрезентации, но когда речь заходит о кино, то само включение этого способа в пространство фильма дисгармонирует с присущим ему естественным дистанцированием от зрителя, задаваемым условиями исполнения. Индийский художественный критик С. Н. Дасгупта, комментируя офорт Рембрандта «Христос перед Пилатом», отметил, что великому художнику «не удалось поместить Иисуса в правильную перспективу», поскольку он сконцентрировался на преходящем моменте. Индийский художник не стал бы акцентировать сколь угодно значимый преходящий момент, но попытался бы раскрыть сущность объекта изображения. Это предполагает, что высокое искусство в Индии функционирует в рамках тех же предписаний, что и массовое кино.