С другой стороны, моя мама, происходившая из финско-литовской семьи, была женщиной с уникальным сознанием, вобравшим в себя богатый и интересный исторический путь литовцев – от язычества, просуществовавшего на некоторых землях страны вплоть до XV века, до очень глубоко воспринятого католицизма, который к XVIII–XIX векам стал в Литве духовной основой, источником нравственных ценностей и мудрости. Правда, во время ссылки в Сибирь мама была погружена в православную культуру. Очень много времени проводила среди русских людей, которые, как она неоднократно повторяла, их, ссыльных, приютили, дали кров и хлеб. Если бы не человечность и доброта русских людей, рассказывала нам мама, сосланные в Сибирь литовцы были бы обречены на гибель. Так, постепенно мама перешла в православную христианскую традицию. Но именно от веры в Бога исходят ее стойкость духа и глубокая нравственность. Мама была очень терпимой к людям. Я это понимаю сейчас, вспоминая нашу жизнь в бараке, где все у всех на виду и где она родила пятерых детей. Лишь потом я понял, что такая терпимость и толерантность – тоже черты характера, заложенные на генном уровне: от многовекового соседства литовцев на своей земле бок о бок с татарами, караимами, староверами, немцами, евреями. Литовский характер – это характер свободы и вместе с тем выдержанности, твердости, даже немножко упрямства. Я бы сказал так: характер, взращенный суровыми водами ни с чем не спутываемого Балтийского моря. Женщина, чьи ножки с малолетства ходили по всегда прохладному приморскому песку, смешанному с жесткой, но благоухающей смолами сосновой хвоей, шишками и обломками янтаря, априори другая: и сильная, и утонченная одновременно. Мама, которую, как я говорил, звали литовским именем Она, родилась в 1915 году в деревне Пашиляй то ли Панявежского, то ли Укмяргского уезда Литвы – точно сегодня неизвестно. В июле 1940 года, в возрасте 26 лет, она вместе со всей семьей была сослана в Сибирь, повторив трагическую судьбу многих людей, повинных лишь в том, что они хотели жить лучше, чем им уготовила судьба, поэтому не покладая рук работали на своем небольшом клочке земли. В Литве в 30-е годы у маминой семьи были своя небольшая мельница и свое скромное, но крепкое хозяйство. Но, по мнению других, они были нажившимися. К тому же по крови, как я говорил, род был финско-литовский. А тут еще и все родственники – лекари. То есть в восприятии раскулачивавших они вообще интеллигенты. Всего этого было более чем достаточно, чтобы выселить всю фамилию. Благо, жизнь мамы сложилась таким образом, что она познакомилась с моим отцом. Но для заключения брака с офицером юной Оне пришлось не только изменить документы, но даже заново придумать биографию. Именно поэтому мы, дети, долгое время знали нашу маму как Анну Федоровну. К великому сожалению, из-за бесчисленных переездов подлинные мамины документы были утрачены. Таковы фамильные истории моих родителей, поэтому я и говорю, что кровь во мне и моих братьях сильная. С такой не страшно выходить самостоятельно в большой мир. Даже если и всего остального в жизни придется добиваться самостоятельно.

Но вернусь к своему детству. Приближалось время, когда я должен был пойти в первый класс. Надежды на то, что в учении от меня будет толк, я подавал семье еще в четыре-пять лет. Отличаясь хорошей памятью, в особенности зрительной, я с ходу запоминал образы животных, птиц, мог запомнить текст и рассказывать наизусть единожды услышанные стишки и сказки. Когда мама учила со старшими братьями уроки, я все крутился недалеко от них, делая вид, что в углу именно этой комнаты у меня есть какие-то неотложные дела-игры. Братья никак не могли запомнить какие-нибудь скороговорки или стихотворения. Мама с ними мучилась, билась, повторяла и повторяла. Тут я не выдерживал, поднимался из своего уголка и серьезно говорил: «Саса! Ну сто ты там никак не мозес запомнить?! Там так-то и так-то!» Потом опять тихо, как ни в чем не бывало, усаживался на коврик и продолжал играть. А мама со старшим братом Сашей лишь пораженно смотрели на меня.