Я промолчал.

– Хотели меня повысить в райотдел, дать майора, но я отказался. Лучше на свежем воздухе, чем в кабинетах. Жена не понимает, что не в должности счастье. На столе авокадо, ананасы за семьсот рублей. Фуа-гра, улитки – в кастрюльке из «Парижа»34. Так нет же, ей мало.

– Как её найти? – прервал я Гусейнова.

– Кого? Однокозову? Видел «анимэ»? Тогда её узнаешь. Её Викой зовут. Вика-Вика-Виктория, печальная история…

Гусейнов ухмыльнулся.

– Короче, делай с ней что хочешь, но Кошеля грохни. Если не вынь, то положь.

План был верняковый: Кошеля, любителя побулькать кальяном на свежем воздухе, можно было достать снайперской пулей с башни художественного музея.

– Однокозова всё устроит, – сказал Гусейнов. – Только выстрели – и конопляная империя наша. Мы будем править вдвоем, вместе, как Путин и Медведев. Почему нет? Чем мы хуже? Я президент, а ты премьер. Или наоборот. Кошель слаб, он неспособен разобраться даже с местными калмыками.

Я промолчал. В свое время я тоже не справился с одним калмыком.

– Ты прикинь, какие там урожаи. Да мы просто завалим рынок нашим товаром. Тридцать пять тысяч одних курьеров. Город будет наш. Что там город – вся страна…

Империя участкового разрасталась. Он уже был королем, причем козырным. А меня произвел в фельдмаршалы.

Хлестаковщина закончилась у отеля «Чичиков». Гусейнов поскользнулся, прикусил язык и указал на свой грязно-серебристый «форестер».35

– Не знаю, как ты, а я давно хочу поменять тачку.

Тут наши пути разошлись. Гусейнов поскрипел по улице Скрипника, а меня понесло через сквер Победы с Зеркальной струей и бронзовыми героями-комсомольцами – по Мироносицкой. Как обычно, я остановился на удачу перед монументальным зданием украинских кагэбистов.

Рано утром я попрощался с Полиной Леонтьевной и поехал в Чугуев на экскурсионном автобусе. Уже к вечеру калмыцкие сабли порубали виноградник Кошеля. Золотое поле стало красным, и рогатые полумесяцы отразились в кровавых лужах36.

Всё время лил холодный осенний дождь, я промочил ноги и простудился.

Кошеля защищала стена дождя. Ветер расплескивал серые акварельные тучи, и грязные потоки струились вниз, на площадь, посреди которой безногий Ленин на тележке искал свои утюги.

«По реке плывет утюг из города Чугуева…»37 Вот уж точно – картина Репина «Приплыли»38.

Битый час я обнимал винтовку Драгунова в бывшем корпусе уланского полка, теперь – художественной галерее, надеясь, что распогодится, что оцинкованное ведро над городом наконец-то перевернется и покатится со склона – в Ногайскую сторону. Но видимость не улучшалась. В такое ненастье даже пули не летают.

А всё начиналось неплохо. Солнце запуталось в тучах, но все равно было еще довольно светло. После посещения музея великого художника, спрятанного в одном из домов отставных, казенных казаков, после знакомства с сокровищами – жуком для снятия обуви и портретом лукавой Марианны Веревкиной39, наш автобус остановился на Александровском плацу, где когда-то проводились парады и экзекуции. На одной стороне шарообразный собор с утонченными колоннами, на другой – скромный путевый дворец царя. Совсем рядом притаился обрыв. Над пропастью я понял, почему именно Чугуев столетиями был пограничной крепостью.

По дороге к П-образному зданию военных штабов традиционный репинизм неожиданно сменился фовизмом40. Небо одичало, брызнуло ярким чистым светом, подожгло листья на деревьях. Сразу же налетел ветер и сорвал, закрутил желтые и красные огоньки. Краски смазались и смешались, но не успели мы зайти в художественный музей, как потемнело и полило сверху.