И только Саваоф Яхве, несмотря на то, что жил и рассуждал в категориях вечности, никуда, следовательно, не спешил – иногда всё же недовольствовал. Так, слегка. Ну, где-то несильное землетрясение, где-то шторм баллов на шесть, на семь. В пределах обыденного. Почему никак не выходит на связь третье слева сопрано хора. Ни по обычному каналу связи, ни по срочному. Потребовал в чертоги херувима-регента:

– Что у нас сегодня в программе?

– «Слава в вышних богу» на двенадцать хроматических ладов.

– На сколько бы ни было. Недорабатываете! Нет у вас, маэстро, равновесия сопрано и теноров. Тенора перевешивают, как гири. Что отнюдь не ласкает слух. Мой слух! Будто одного сопрано не хватает.

– А таки не хватает, ваше вышество! Третье слева-то на задании. Доброволец-скаут.

– И что ж, вечность на выполнение нужна?

– Никак нет, вечность – ваша прерогатива, ваше вышество.

– Так доставьте её сюда, Люцифер разрази! Мой слух истосковался по равновесию!

Топнул домашней туфлёй – на Кавказе и в Альпах сошло несколько лавин – и выгнал маэстро жестом посоха. Херувимские закрылки раскрылись сами. Соприкоснулся с опорой прямо у караулки дежурного серафима:

– Сам на грани гнева, знаешь ли. Срочно нужно… скаута нужно обратно в хор.

– Что, не подобрать никого на замену?

– Ты, что ли, петь сопраном будешь?

Херувим-регент раскалился до поросяче-розового, и дежурный серафим понял, что дальше испытывать терпение собрата опасно. Оставалось одно. Личный розыск. Слава в вышних, район известен. Серафим раскрыл все шесть крыл и оттолкнулся.

На высоте семи миль стал невидим, сориентировался по местным предметам и пошёл на бреющем, проницая рентгеновским взором стены жалких построек. Низкая, длинная – внутри одни четвероногие. Нет, вот человек. Женщина. Человек? Со спины покрыта шерстью и черна, как люциферово порождение. Возраст – юный. Мужчину пока не знала. Ещё такая же. Третья… Одеты в плетёную из растительных волокон материю, намотанную на талию. Их же не должно быть столько, эксперимент прекращён на первой паре, женщина может быть только одна. А их пруд пруди. Собирают молоко четвероногих в сосуды из жжёного грунта. Серафим дал ещё круг. Каменные постройки – для обитания человека. Вот эта используется дольше прочих, крыша более серая от метеовоздействий. Внутри четыре человека. Одна женщина зрелых лет, знала мужчину, родила и выкормила более одного потомка. Две ещё растущие особи женского пола. Чёрная, шерсть на спине, и белокожая, светловолосая. И одна особь мужского пола, тоже белокожая, но глаза и волосы чёрные. Ещё не умеет передвигаться на двух конечностях. Лежит в долблёном деревянном лотке, устланном шкурами таких же животных, что живут в низкой постройке. Серафим ничего не понимал. Если это дети зрелой женщины, то почему одна особь чёрная? Меланизм? А те, с сосудами – тоже? Не согласуется с исходными данными эксперимента. Может быть, потому он и прекращён…

Серафим заглянул сквозь стены второй жилой постройки, более новой. Там находилась ещё одна женщина, белокожая и светловолосая, скручивавшая шерсть животных в нить. И на её спине чётко просматривался под одеждой след апоптоза крыльев! Серафим был её собратом. Он спикировал, в диффузном состоянии, методом «золотого дождя» пробил крышу и предстал перед ней.

– Если не ошибаюсь, третье слева сопрано ангельского хора?

– Было. Теперь у меня есть имя. Илона, – ответила она, слегка порозовев.

– Тебя ждёт твой долг. Во-первых, доклад Самому, во-вторых, возвращение в хор.

– Мой долг здесь. Я замужем. Если ты давно в земном облике – наверно, проголодался? – она пододвинула серафиму чашку с молоком и сдобную лепёшку.