И поначалу всё правда шло хорошо.

StolzPharm занимались многими лекарственными препаратами, однако Элиза вошла в подразделение, специализированное именно на разработке таргетных препаратов. Вряд ли Элиза знала больше обученного фармаколога, однако в университете, который неторопливо окончила за шесть лет вдумчивого и многообразного обучения, кое-что знала про них. Будущее противоопухолевой терапии – именно так и называли; то, что поможет однажды победить рак; наиболее вдохновляющая группа препаратов, заставляющая поверить, что совсем немного усилий, и человечество непременно забудет про эту страшную напасть.

Она тоже в это верила, и ей нравилось, что одна молекула, пусть даже и крупная белковая, может выключить всего один сигнальный путь – и раковая клетка погибнет. Только потом она задумалась о некоторых генетических, биохимических и физиологических процессах; например, о том, что раковая опухоль крайне гетерогенна, а потому подобные точечные убийства не могут поражать всю опухоль, а также в перспективе способствуют тому, что выживать будут наиболее агрессивные клетки внутри популяции. Впрочем, никто не отменял недостатков таргетной терапии, и работой Элизы не было разрабатывать препараты – этим занимались умные коллеги из подразделения медицинской химии, предлагавшие утончённые молекулярные дизайны и испытывавшие новые подходы к моделированию.

Элиза здесь только перебирала цифры и представляла сухие числовые данные, которые преобразовывал в важные выводы её начальник. Какое-то время Элиза пыталась спорить, говоря, что наука не так должна работать; и что в идеале нужно только представлять общественности обработанные данные, но начальник только отмахивался, мол, большинство людей не поймёт, что это за p-value такое загадочное, и как его расшифровать, чтобы понять, о чём речь-то. Затем она примолкла – и делилась переживаниями только с братом, который, растерявшись, сказал, что, должно быть, мистер Моран хорошо знает свою работу, иначе не продержался бы в руководительском кресле столько.

Пришлось смириться и не замечать странностей. Некоторые не самые утешительные выводы мистер Моран деликатно называл «обладающими скрытым потенциалом» и «требующими больших исследований», но, наверное, ему и правда лучше знать?

Всё больше странностей Элиза заметила тогда, когда ей на глаза совершенно случайно попалась та самая научная статья. Чтобы разбираться в своих данных, она читала много новинок из мира фармакологии, особенно высокорейтинговых; и одна такая статья, опубликованная в журнале Cancers, никак не выходила из головы. Казалось бы, что такого в фундаментальном обзоре двухлетней давности использования современных таргетных препаратов в терапии метастатических раков? Но взгляд зацепился, и Элиза продолжила чтение.

Ни слова о том, что в 2011 году, спустя два с половиной года после ускоренной регистрации для терапии метастатического рака груди, весьма активно упоминающийся беразимаб был срочно отозван ввиду того, что, как оказалось, нисколько не продлевает общую выживаемость и не замедляет прогрессирование заболевания в достаточной степени, чтобы перевесить риск пациентов. Более того, у него обнаружилась (даже с поправкой на класс) неприемлемо высокая кардиотоксичность, что поставило крест на применении беразимаба… но только в лечении метастазирующего рака груди, в то время как для всех остальных типов рака препарат не получил «красной карточки».

Только больше вопросов Элиза задала, когда, наконец, дошла до заветного раздела «Conflict of interest disclosures»: один из авторов признался, что получил загадочные «личные гранты вне проделанной работы» в том числе от StolzPharm, производителя и патентодержателя беразимаба, слишком уж лестно (для нелестных статистических данных Элизы) описанного в статье. Не только, в общем-то, от StolzPharm, но и от пары чуть менее крупных, но оттого ничуть не менее известных фармацевтических гигантов.