Здесь уже нужно выживать. Пришлось сожительствовать и со следователем, и с начальником следственного отдела, и с начальником конвоя, и с начальником отряда, и с кумом, который любезно уступил ее начмеду, которому проигрался в пух и прах в буру. Мария подписывала все бумажки, которые ей подсовывали все эти негодяи. Нужно было выживать. Эти поступки позволили пристроить Лизу в детскую комнату при лагере, а не отдавать ребенка в незнакомый детский дом по дороге.

Десять лет длились всю жизнь. За это время поменялось три начальника лагеря. Самый первый для Марии был расстрелян, но начмед успел после пятилетней Марииной отсидки оформить ее как умершую, а вместо умершей Анны Океевой отправить Марию, теперь уже Окееву, на поселение рядом с лагерем. Изменения не большие, но позволявшие забрать подростка дочь из такого же, но детского лагеря. Пришлось терять документы девочки и выписывать новые уже на фамилию Океева, но это прошло легко – кто там за ними следил за этими детьми. Все эти манипуляции почти гарантировали от повторного срока ни за что потому, что повторный пятилетний срок Океева уже отбыла.

Пришлось опять сожительствовать с кумом поселения Хвосты и заслуживать перевод в такое же поседение Зима, но в Пермском крае. Нужно было, как можно тщательнее, путать следы.

На поселении Мария-Анна, чувствовавшая, что дело идет к ее концу, и пока ее былая красота окончательно не померкла, успела окрутить такого же, как она поселенца Яниса Круминьша – ювелира из Риги и, путая следы, сменила фамилию. Янис же и оформил на себя отцовство Лизы и дал ей свою фамилию.

Отбыв свой срок, супружеская пара отправилась в Ригу. Здесь бы и зажить, забыв все невзгоды, но годы ужасных скитаний по лагерям и бремя общения с плохими людьми быстро свели Марию с белого света. Сорока лет от роду мученица Мария скончалась, успев шесть лет перед этим выдать Лизу замуж за племянника своего мужа Юриса Круминьша. Родственники они были не родные, поэтому ничего в этом не было страшного. И только перед самой смертью Мария рассказала Лизе кто ее настоящий отец, но заклинала ее не проговориться об этом пятилетней внучке Галине и, упаси Боже, не искать его. Да Лиза и сама была так напугана этим Пермским краем, что даже думать об Италии боялась.

Жизнь не сложилась и у Лизы. Муж постоянно попрекал ее лагерным прошлым, будто она в чем-то была виновата. Пытался даже поднять на нее руку, но в лагерном детдоме она и не такое видала. Юрис получил бутылкой по голове и был предупрежден, что в следующий раз его вообще убьют. Их малолетняя дочь Галина стояла рядом с матерью и даже пыталась толкнуть ненавистного папаню, обижающего ее любимую маму.

Муженек не на шутку испугался. Дело даже не в Лизином отпоре, а в том, что после смерти дяди, который скончался сразу же за Марией, остались огромные, как для нашей страны, припрятанные еще до ареста, богатства в виде золотишка и драгоценных камней. Дядя все же был один из самых известных в Латвии ювелиров. Именно благодаря своим запасам он сумел отправиться на поселение, а не в лагерь и окончательно выкупить затем и Марию. Очень он ее любил.

И тогда струхнувший Юрис стал действовать старым проверенным советским способом. В КГБ пошли анонимки об антисоветских высказываниях Елизаветы Круминьш, судимой за измену Родине и дочери эсэсовца. Лизу вызвали, поговорили, предупредили, пуганули, что так недолго и опять в Пермский край отправиться, а дочери – в детдом. Лиза поклялась, что это все наветы пьяницы мужа. Да ее никто в этом бреде и не подозревал – в деле же все есть: и не она судима, а мать и про эсэсовца в деле ни слова. Допросили так, для галочки.