Освальд рассказал, что ФБР мешает ему устроиться на хорошую работу и дальше терпеть такое положение он просто не в силах. Я осведомился по поводу его письма в наше посольство в Вашингтоне, и он пояснил, что писал туда, но получил отказ и теперь вообще опасается, что ФБР может арестовать его «за связь с советским посольством». Чтобы не давать «им» (то есть ФБР) лишний повод для этого, он и решил приехать в Мексику и попытаться реализовать свое намерение здесь. Кроме того, он хотел бы в случае своего возвращения в Союз заехать вначале на Кубу, а в Мексике можно получить визы сразу в обе страны.

Чем дольше я слушал своего собеседника и наблюдал за ним, тем больше таял мой интерес к нему. «Хорош Валера – «это по твоей части», – думал я. – Жил в Союзе, женат на советской гражданке, почему-то вернулся в США, переписывается с нашим посольством в Вашингтоне, находится под наблюдением ФБР, да и с нервишками не все в порядке… При таком раскладе о чем может идти речь? Пожалуй, пора закругляться да заняться более серьезными делами».

Разъяснив Освальду, что по существующим у нас правилам граждане тех стран, где имеются советские посольства или консульства, все вопросы о поездках в СССР решают через них, я, однако, обещал пойти ему навстречу и в виде исключения принять его заявление и заполненные соответствующим образом анкеты. При этом я предупредил Освальда, что все они будут направлены в Москву, а ответ, который придет месяца через четыре по месту его постоянного жительства, он получит через наше посольство в США.

Освальд с напряженным вниманием выслушал мое разъяснение, и по всему было видно, что он разочарован и даже испытывает раздражение. Когда я замолчал, он, подавшись вперед и еле сдерживая себя, почти выкрикнул: «Мне это не подходит! Для меня все кончится трагедией!» Я пожал плечами и встал, давая понять, что разговор закончен. Он тоже поднялся, дрожащими руками засовывая в карманы свои документы. Было видно, что он явно неудовлетворен результатами разговора и весьма озабочен.

Беседа наша велась в основном на русском языке, но Освальд, наверное от волнения, нередко не мог подобрать подходящее русское слово и переходил на английский. У него было плохое произношение, он сильно коверкал грамматические формы, но в целом мог выразить свои мысли на русском языке. Характерно, что с начала и до конца нашей встречи он ни разу не поинтересовался, ни кто я такой, ни как меня зовут. Мне это показалось странным, поскольку посетители из числа американцев, как правило, представившись сами, спрашивали, с кем имеют дело. Я предположил, что Освальд был настолько поглощен своими заботами, что его не волновало, кто именно из советских представителей находится перед ним. Меня это вполне устраивало.

За время пребывания в Мексике, а прибыл я туда в августе 1961 года, мне пришлось принимать немало американских граждан, посещавших посольство по различным, часто весьма забавным, причинам. Например, однажды пришлось целых четверть часа беседовать о том о сем с пожилым, респектабельного вида американцем, который, по его словам, прибыл в Мексику туристом и, проходя мимо, зашел поболтать, так как никогда не встречался с русскими. В другой раз посетитель, тоже американец, озираясь, вручил мне шесть исписанных мельчайшим неразборчивым почерком тетрадей, пояснив, что это записи его постоянных бесед с Хрущевым, а под конец начал уверять меня, что слышит его прямо в моем кабинете. Можно было бы припомнить и другие курьезные случаи, однако случалось, что приходили люди, представлявшие для нас несомненный интерес, – лица, которые предлагали полезную информацию или долговременное сотрудничество.