На открытии памятника Гольцову Олег Николаевич сказал, что он и сейчас чувствует присутствие Георгия в своей жизни. Ну, сказал и сказал, нужно же было что-то сказать. Но позже, пытаясь разобраться в себе, понял, что эти слова вырвались не случайно, что он вслух произнес то, в чем не хотел признаваться даже себе. Да, даже сейчас, через год после гибели, Гольцов в его сознании был так же реален, как бывает реален начальник, даже если его нет рядом. Он может быть в командировке или отдыхать на Бали, но он есть и с ним нельзя не считаться.

Эта мысль появилась у Олега Николаевича во время совещания с юристами. Ситуация была очень сложная. Речь шла о фармацевтической фабрике на юго-западе Москвы. Существовала она с середины 50-х годов прошлого века и долго была в ведении Министерства обороны. После 91-го года военные от фабрики отказались, госзаказы, обеспечивающие спокойную безбедную жизнь, кончились, фабрику отпустили в свободное плавание по бурному морю российской рыночной экономики. Генеральным директором был известный ученый-биохимик, действительный член Российской академии наук Владимир Федорович Троицкий. После акционирования фабрики сначала у него был блокирующий пакет, потом он скупил у рабочих их акции и довел свою долю до восьмидесяти процентов. Под залог части акций взял кредит, заключил соглашение с канадским фармацевтическим концерном «Апотекс» и стал выпускать лекарства по их лицензии. Но лекарства продавались плохо, фабрика еле сводила концы с концами. Года три назад Троицкий решил модернизировать производство и взял новый кредит в 40 миллионов долларов в «Альфа-банке». Но с модернизацией не получилось, деньги потратили без толку, и возвращать кредит было не из чего. Михеев заранее выкупил долг фабрики и, выждав подходящий момент, предъявил к оплате. Все шло к тому, что будет начата процедура банкротства и фабрика отойдет «Росинвесту». Ценность представляла не фабрика, а шесть гектаров бешено дорогой московской земли. Если построить на ней торговые центры и элитное жилье, прибыль зашкалит на тысячи процентов.

Но когда всё уже было на мази, фабрикой заинтересовалась фирма «Интеко», принадлежавшая жене московского мэра Батуриной. Михееву предложили переуступить долг. Правильнее даже сказать – приказали. Это была наглость, свидетельствующая о том, что «Интеко» не ожидает от какого-то «Росинвеста» и попытки сопротивления. Связываться с всемогущей Батуриной было опасно, но и смириться Михеев не мог. Вот тогда он и подумал: а как бы поступил в этой ситуации Георгий? Сама эта мысль говорила о том, что он так и не освободился от влияния друга. Сознавать это было неприятно, даже болезненно. Примерно так, с раздражением, реагирует ученый, сын всемирного известного ученого, когда ему напоминают об отце.

Олег Николаевич прервал совещание и перешел из кабинета в комнату отдыха. Утопив грузное тело в велюровом кресле, долго сидел с закрытыми глазами. Неплохо бы сейчас принять на грудь граммов сто чего-нибудь покрепче. Но он сдержался. И так последнее время стал слишком много пить.

В дверь постучали. На пороге появилась секретарь Марина Евгеньевна, сухопарая дама лет сорока, которую Михеев ценил за точность и исполнительность.

– Извините, Олег Николаевич…

– Что у вас?

– Позвонили с вахты. Там какой-то скульптор хочет вас видеть.

– Скульптор? – удивился Михеев. – Какой еще скульптор?

– Его зовут Фрол. Говорит, вы его знаете.

– А, камнерез! Чего ему?

– Не сказал. Уверяет, что по делу.

– Знаю его дела… – Михеев извлек из бумажника тысячерублевую купюру. – Передайте ему. И пусть гуляет.