– Эээ, так это…

– Это правда, повторное покушение было, ну, а кто заказал моё убийство для вас не суть важно. Вам нужно выполнить мой приказ, вы же видите, что происходит. Охрану я вам обеспечу. Завтра утром вы будете самый первый с этой новостью. Увеличьте выпуск своего листка и передайте его для распространения по железной дороге в Москву. Пусть это будет, может, и в ущерб, но вы меня понимаете…

– Да, безусловно, господин министр, я очень вас понимаю, – и Модест страстно прижал к груди свой котелок, преданно при этом смотря в глаза Керенскому.

– Ну, что же, я рад, что могу с вами найти общий язык, это облегчает многое. Идите и выполняйте, и пришлите мне в Смольный экземпляр газеты, я посмотрю.

– Будет сделано!

– Свободен!

– Спасибо, спасибо, спасибо! – так и прижимая к своей груди котелок, Модест встал и попятился назад, стремясь побыстрее испариться из кабинета. Дверь быстро приоткрылась и мгновенно спрятала за собой юркого газетчика. А Керенский тяжело откинулся на спинку стула. Время стремилось быстро промчаться мимо него.

Всё, он выдохся на сегодня, надо было отдохнуть и ждать развития событий, да и на завтра подготовиться, усталость, всё же, брала своё. За разговорами с газетчиком он провёл больше часа.

В кабинет постучали.

– Кто там?

– Это я, вашбродь, вы ужинать-то будете?

– А ты как думаешь?

– Будете, вестимо, а то, как же, к вам целый день народ шастает туда-сюда, туда-сюда. Щас всё организую.

Через двадцать минут в кабинет прибыл ужин. Снова заглянул Мишка, чтобы забрать посуду.

– Ты, Мишка, завёл бы себе кого в столовой, что ли?

– А зачем, у меня баба есть туточки, и не одна. А в столовой не по вкусу мне барышни. Больно все заносчивые.

– Да я тебе не про то говорю.

– А так про что же?

– Отравить меня могут с пищей. Нужно проверенных барышень там содержать, чтобы жёны были казаков или кого из бюро. А то, сам знаешь, как бывает. В меня сейчас то бомбу кинут, то с револьвера стреляют, а то и кинжалом норовят заколоть. Не смогли, так будут думать, как по-другому умертвить, понимаешь?

Мишка аж в лице переменился.

– Ох, уж, сволочи, и как-то я так не подумал. А то ж, это племя бесовское, на деньги падкое, за золото и яду подсыплют, а то и без денег готовы человека со свету сжить. Одно слово – ведьмы. Я тогда старшому об этом расскажу, он голова, придумает что-нибудь.

– Правильно, Миша, так и надо. А я спать пойду в комнату отдыха, буди, если что срочное будет, да сестру позови, чтобы раны обработала.

– Сейчас. Так вы отдыхайте, вашбродь, а я ещё старшому и про сестёр милосердия тоже скажу, упрежу, стало быть. Мало ли какие они. Оно кажется, что баба справная и красивая, а сердце злое или революционерка бешенная, а то и душевнобольная, такие тоже есть, да немало. Вон как все больницы сейчас ранеными переполнены, а всех остальных по домам разогнали. И энтих в первую очередь. А нечего за казённый кошт проживать, когда воинов полно увечных! Голову-то не вылечишь, это уж навсегда, так зачем они нужны? Оно-то жалко, конечно, но война идёт, не до жалости.

Керенский вздохнул.

– Ступай, Миша, а то у меня уже голова болит от твоих рассуждений, да сестру не забудь позвать.

– Так усё сделаю, вашбродь, вы не сомневайтесь, у меня голова крепкая, как и память, я ничего не забываю.

– Иди уже, – поморщился Керенский, еле дождавшись, когда Мишка исчезнет за дверью.

Спустя некоторое время пришла сестра милосердия, обработала Керенскому раны, и он лёг на диван отдохнуть.

В это время Мишка прямиком помчался к старшему уряднику Мефодию, поделиться информацией и своими сомнениями. Урядник был на месте и пил чай.