– Скажите, профессор, мы поэтому оставляем на входе часы? – спросил Кэнто. – В списке вещей, которые нельзя брать с собой, говорится про часы и про то, что может измерять время…

Мидзусима прищурился, брови его шевельнулись:

– Возможно, возможно. Правда я предполагаю, что течение времени в комнате Игры немного отличается от такового за её пределами, но интервалы есть интервалы, а шкала есть шкала, и наличие точных часов на руке вам помогло бы, – он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди, – конечно, если вы знаете, что именно измерять.

В тот день они тренировались ещё около часа. В конце результаты Кэнто, до того времени улучшавшиеся, посыпались, и Мидзусима объяснил, что наступило утомление, а действие таблетки, наоборот, закончилось.

Когда пришло время прощаться, Мидзусима вложил в руки Кэнто секундомер и конверт.

– Могу я посмотреть, что внутри? – спросил Кэнто, кланяясь.

– Можете. Там деньги.

– Деньги? Профессор, но…

– Берите. Если вам так будет удобнее, давайте считать, что я вас нанимаю. Или лучше пускай это будет ваша стипендия. Устроит?

– Да, разумеется. Я благодарен вам! Но мне всё равно неловко принимать от вас это, – от волнения Кэнто запутался в кэйго, и фраза получилась смешной.

– Пустяки. И вот ещё что, – Мидзусима положил руку на плечо Кэнто и посмотрел на него серьёзными, чуть прищуренными глазами. – Во всём, что происходит, нет волшебства. Нет мистики. Здесь не работают приметы. Есть только наука. И это не та наука, о которой мы (в большей степени я) придумали, что знаем её. Это такая огромная, глубокая, холодная и страшная система, с которой наш разум ещё не готов столкнуться, но с которой мы выбрали столкнуться.

Они стали тренироваться по средам, субботам и воскресеньям. Кэнто приходил к профессору домой, выпивал таблетку. Щёлкала кнопка секундомера, и Кэнто представлял себе его стрелку. Стрелка в голове Кэнто и заострённая полоска металла над циферблатом бежали вперёд. Им надо было финишировать одновременно.

Секундомеров было два. Один, подаренный профессором, Кэнто теперь всюду носил с собой и тренировался в свободные минуты, которых у него было много, слишком много. Нацуки он сказал, что устроился на работу в университет. Она не спрашивала, что за работа. «Или не поверила, или ей стало совсем не интересно, чем я занимаюсь», – подумал Кэнто.

В воскресенье он напился и устроил дома такую ссору, что Нацуки выбегала посреди ночи на улицу, испугавшись его гнева. На следующий день он с трудом мог вспомнить обрывки произошедшего.

Они помирились.

Кэнто купил новый керосиновый обогреватель: ночи становились всё холоднее. Старик Накамура увидел Кэнто, несущего обогреватель от остановки, и, одобрительно кивая и приговаривая: «Ёй, ёй!», вышел ему навстречу.

– Добрый день, Накамура-сан! – поздоровался Кэнто, опуская большую коробку.

– Добрый день, Хасэгава-сан! Холодает, не правда ли? – Накамура посмотрел на небо и перевёл взгляд на коробку. Манера соседа вести диалог порой раздражала Кэнто, но Накамура стал невольным свидетелем его ночной ссоры с Нацуки, и Кэнто чувствовал себя виноватым.

– Да, холодает, – ответил он в той же манере, так же как старик растягивая последний слог.

– Однажды в это время в Мито шёл сильный снег. Это было давно, сразу после войны, – Накамура улыбался, но морщинки вокруг его глаз, положение густых бровей, интонация давали понять, что он говорит о грустных вещах. – А может, и не в это время. Но где-то в конце ноября. Было много суровых зим. А сейчас зимы мягкие, но вы всё-таки старайтесь не простудиться. Старайтесь, чтобы в доме было тепло, – он снова улыбнулся.