– Господа! – произнес, вставая, Симпсон. – И дамы. И дамы, – повторил он для убедительности и развернулся к Жанне, присутствовавшей в этом роде пока в единственном числе. Могли подойти жены Комиссара и Сансарыча, но Господи было не привыкать творить бытовое чудо, выдавая желаемое за действительное (браки ведь заключаются не только на небесах, но и в быту). Одна из желаемых в это время тряслась в маршрутке, другая стояла в тамбуре электрического вагона. Голос Симпсона зазвучал органом. Он обнял бутыль, разлил вино по бокалам и обхватил лапой один из них:

– Мы должны это сделать!

Что именно, не уточнялось. Все выпили. Сансарыч пригубил. Сразу как-то дополнительно зашумели.

– Вот что, дорогие товарищи, мы сегодня тоже слегка перегнули, – сказал Комиссар. – Хозяин, конечно, уперся, но и его можно понять. Он утром переругался с Малым, наорали друг на друга, и Малой уехал.

Малому, второму сыну Хозяина, сочувствовали; к тому же Комиссар когда-то его учил и считал горячим и искренним. Сам же Хозяин, по общему мнению, этими качествами не отличался.

– А мы при чем?

– Под руку попались, – хмыкнул Комиссар. – В любом случае надо набраться сил перед завтрашним, – он поискал слово, – продолжением.

– Да, набраться – в любом случае, – откликнулся Фозанов, вне очереди опрокидывая еще одну рюмку.

– Представим такую картину, – вставил Господи, откинув голову и широко охватывая взглядом комнату. – Мы желаем человеку зла, а сами работаем на него. И зло случается. Мы победили? Нет, зло сказывается и на нас.

– Давайте похороним, – сказал Омский, – классовую борьбу. Только не вместе с нами.

– Пускай мертвые хоронят своих мертвых. Этот мертвый нам не свой, – включился Сансарыч, – да и, кажется, мы еще живы.

– Завтра посчитаем – проверим, – отозвался Звездочет.

– У меня есть тост, – начал Омский.

– Есть тост и пить тост – не одно и то же, – назидательно (и, судя по всему, не впервые) произнес Звездочет.

– Согласен, их двое. Так вот, одну школку, в которой я работал, дети оформляли к дню учителя. И на плакате написали, но не раздельно…

– И неслиянно, – опять встрял Звездочет и поднял указательный палец.

– А слитно: «Сднем учителя!»

– А к чему тут день учителя?

– День, день, куда ты его денешь – учителя?

– У нас тут не день, а жизнь учителя!

– Так вот, выпьем за то, чтобы нас не сднули… – закончил Омский.

Все зачокались. Красное лилось в бокалы и прочую подходящую посуду; на скатерти появились первые свежие пятна. Оживление росло. Жанна с неизбежностью становилась центром общего интереса, взгляды устремлялись в ее сторону, и лицо ее начало раскрасневаться.

– Что мы все пьем да пьем, – сказала она, допила свой бокал и подставила его Комиссару для пополнения. – Расскажите что-нибудь интересненькое.

Комиссар, наливая, начал рассказывать.

– Был у меня одноклассник (бокал долит), который влюбился в нашу учительницу (так, уже интересно!). Собственно, мы все были в нее влюблены. Нет, не так: мы на нее молились, цветы ей носили, запихивали их в почтовый ящик, а он влюбился серьезно. И на выпускном сделал ей предложение (предложение – единица синтаксиса). А она рассмеялась. У нее сын – наш ровесник (шарман, шарман!). И согласилась. И жили они душа в душу (где же драма?). Но ее сын не очень принял Петра (так, начинается). Они ссорились, чуть не до драки. А потом случилась настоящая драка – не между ними, а на улице, с какими-то отморозками. Они там оба оказались. И одного убили (одноклассника? сына?). Зарезали одного отморозка. Его же ножом – наши ребята с ножами никогда не ходили. Район хулиганский, но не до такой степени, обходились подручными средствами. И Петра посадили за убийство. Жена ему в тюрьму передачи носила. А история мутная: рассказывают, он чужую вину взял (