– Это я не хочу! Это не буду! А котлетки твои куриные вообще надоели!

А мне так всё нравилось, особенно эти куриные котлетки!

Мама воспитывала меня одна, много работала, и когда я приходила домой после школы, её всегда не было. Мне нужно было самой разогревать себе еду, очень простую: картошку, макароны, что-то ещё в этом роде. Правда, мама очень вкусно готовила клюквенный кисель, и тогда, после школы, мы с Инкой шли ко мне и пили этот обалденный кисель.

Но чаще всего после уроков мы оказывались у Гольдбергов. Симочка кормила нас чем-то невероятно вкусным, а потом мы вместе делали уроки.

Инка была веселой и смышлёной девчонкой, с неплохим чувством юмора. Она всегда не зло, с присущей ей иронией подмечала наши слабости и подшучивала над собой или надо мной, что практически было одно и то же.

Правда, бабушка Серафима весьма ненавязчиво нас воспитывала и учила всяким хитрым еврейским штучкам.

Я была очень резкой, упёртой, мало послушной девочкой, что очень вредило мне. Симочка это, конечно же, сразу разглядела, поэтому она часто рассказывала нам байки или истории из жизни, в которых получалось, что выигрывает не тот, кто самый упёртый и сильный, а тот, кто может схитрить, притвориться мягким, добрым, усыпить бдительность, а в нужную минуту проявить характер и добиться своей цели.

Симочка была очень проницательной и желала нам добра, она старалась очень мягко объяснить, что для женщины главное в жизни – встретить «своего мужчину» и выйти за него замуж, но чтобы совместная жизнь была счастливой, женщина обязательно должна слушать своего избранника, при этом она пристально смотрела на меня своими печальными карими глазами. Я морщилась и заявляла, что это домостроевские пережитки и уж я никому и ни за что подчиняться не буду!

Меня всегда поражали всеобщие вежливость и доброжелательность в их семье. Мне нравилось, что все они называют друг друга ласковыми именами, я не слышала, чтобы бабушка Сима или родители повышали голос на детей или друг на друга, хотя и Инна, и её младший брат Юра были такими же непоседами, как все, и так же шалили.

Ещё Инна очень хорошо умела считать деньги и не любила ими сорить. На мой взгляд, она была весьма рациональной. Я же, по её мнению, была сущей мотовкой, почему-то деньги у меня не задерживались.

Так мы прожили школьные годы и затем решили поступать в один вуз в Москве. К счастью, поступили, и, естественно, нас поселили в одной комнате в общежитии. Сейчас смешно вспоминать, как мы, гордые своей самостоятельностью и тем, что наконец-то будем жить сами, в своём первом независимом от родителей жилье, спешили в заветные «апартаменты»!

Общага располагалась в обыкновенной замызганной пятиэтажке, давно не видевшей ремонта. Мы поднялись по стёртым железобетонным ступенькам на третий этаж, прошли по коридору с продавленным и протёртым до дыр линолеумом, открыли огромным железным ключом дверь – и одновременно разочарованно выдохнули.

– Да, не Кемпински… – растерянно протянула Инна, разглядывая выцветшие обои и колченогие кровати, о которых нельзя было сказать, что они приглашали нас прилечь. Я взглянула на неё, она на меня, и мы одновременно фыркнули, а потом рассмеялись, настолько сильное разочарование было написано на наших вытянувшихся лицах!

– Ну что, Инна, – сказала я трагическим голосом, округляя глаза, – кажется, у нас начинается совсем «другая» жизнь?!

В общем-то Инка была позитивным человечком, поэтому ответила:

– Неожиданно, из серии: всё идёт хорошо, только мимо!

Я заулыбалась, моя подруга за иронией скрывала растерянность.

– Инна, не раскисай, это не смертельно! Главное всё-таки учёба!