Вид весьма солидного дяди в чесучовом костюме, светлой шляпе и белых парусиновых туфлях, сидящего под кустом и при этом важно поигрывавшего тросточкой, рассмешил Чеботарева, и он, забыв про китайца, громко рассмеялся.

– Простите, милостивый государь, – Чеботарев, явно дурачась, шутовски поклонился. – Эта река, случайно, не Сена?

– Нет, – показывая, что шутка принята, Костанжогло усмехнулся и, поднимаясь с земли, ответил почти серьезно: – Это, как вы сами понимаете, только Сунгари, но для вас, полковник, все может перемениться…

– Что уж в нашем положении может перемениться? – вздохнул Чеботарев и, махнув рукой вдоль пляжа, предложил: – Идемте, полковник, подыщем местечко поудобнее.

Они медленно пошли вдоль песчаного пляжа, на котором там и сям в самых живописных позах расположились группы молодежи. Юные девушки, делая вид, что они загорают, принимали самые соблазнительные позы, а юноши шумно бросались в речку, а потом нарочно брызгали в угревшихся на солнце подруг водой, отчего кругом царило всеохватывающее веселье.

Некоторое время Костанжогло занимался созерцанием, но потом, явно возвращаясь к уже сказанному, повернулся к Чеботареву.

– Кстати, полковник, я насчет перемен не шутил. Я остаюсь здесь, а вот вам предстоит и в самом деле перебраться поближе к Сене.

– Значит, переберемся, – с самым безмятежным видом согласился Чеботарев и неожиданно, кивнув в сторону веселящейся молодежи, добавил: – Вот ведь время-то…

– Время как время, – суховато ответил Костанжогло и упрямо вернулся к прежней теме. – Мне бы хотелось получить информацию.

– Это можно… – Чеботарев приостановился, зачем-то посмотрел на противоположный берег и тихо заговорил: – Судя по всему, союзники готовы на какое-то время оставить большевиков в покое, а нас предоставить самим себе.

– Согласен, – кивнул Костанжогло и добавил: – Вот только как японцы?

– Они просто сменили тактику. Знаете, есть тут такой Мияги, скорее всего офицер генштаба. Так вот он уж очень ретиво меня обхаживает и, пожалуй, принимая во внимание мое прошлое и то, что я знаю, японцы постараются прибрать меня к рукам.

– Вы хотите сказать, полковник, – Костанжогло повернулся к Чеботареву, – что покинуть Харбин вам будет затруднительно?

– Именно так, – усмехнулся Чеботарев. – Если только я не пойду к ним на службу.

– А как же Европа?

– Не беспокойтесь, приходилось выкручиваться и не из таких ситуаций…

Внезапно полковник замолчал и остановился. Его внимание привлекли дети, игравшие прямо на пляже в серсо. Девочка-подросток в чопорном купальнике со множеством оборок бросала кольца, а маленький мальчик, лет семи, скорее всего ее брат, старательно пытался поймать хотя бы одно.

Босой, одетый в матросочку, с бескозыркой, браво сдвинутой на затылок, он, высунув от усердия язык, бросался к летящему в воздухе кольцу, а потом, в очередной раз промахнувшись, обиженно поджимал губы и отворачавался, делая вид, что смотрит на воду.

Шедший по реке пароход со свежевызолоченным иероглифом на черном колесном кожухе, сворачивая к затону, круто положил руль, и поднятая им волна с шорохом накатилась на песок пляжа, заставив мальчика, сразу забывшего про серсо, счастливо рассмеяться.

Чеботарев, не спускавший с детей глаз, улыбнулся и только теперь, возвращаясь к прерванному разговору, спросил:

– Скажите, полковник, новая граница проходима?

Костанжогло, немало удивленный таким переходом, ответил.

– Конечно…

– То-то и оно… – Полковник зашагал дальше и уже на ходу пояснил: – Видите ли, я убежден, что инцидент с Яницким – дело рук красных, и освободить поручика удалось только потому, что в вашем письме Миллеру был всего лишь перечень ценностей, находящихся в других руках.