– О чужестранка, попроси того, кто найдет тебя прекрасной, купить и меня тоже. Я буду твоей рабой! Я знаю, что Агама продаст меня какому-нибудь ремесленнику за несколько бронзовых колец и меня заставят целые дни тереть муку между камнями! О Ио! Я была тебе так покорна, так терпелива с тех пор, как мы покинули Мемфис. Не откажи мне. Сжалься хотя бы ради твоей матери…

Появление Агамы прервало ее мольбы.

Он подошел к Ио и предложил ей руку, чтобы проводить наверх, но она с отвращением от него отвернулась, легко взобралась по лесенке и принялась поправлять свой длинный шерстяной пеплум, окрашенный в нежный зеленый цвет; ветер облепил его вокруг ее полного, молодого, удивительно стройного тела.

– Хвала тебе, прелестный зеленый кузнечик! – воскликнул финикиец, скользя самодовольным взглядом купца по ее нежным формам. – Ты выйдешь в такой части города, где твоя прозрачная туника привлечет благосклонные взгляды. Клянусь Астартой, там, где женщины носят только белое, твои варварские одежды удивят фиванцев. Их красноватая кожа никуда не годится в сравнении с твоей.

Он дотронулся до руки Ио, обнаженной благодаря разрезу на правом плече. Рука эта, с детства подставляемая под палящие лучи солнца, не имела той удивительной белизны, как левая, скрытая под одеждой. Она приняла дивный оттенок слоновой кости. Ахеянка с ненавистью посмотрела на своего властелина и с презрительной гримаской отодвинула локоть.

Единственное облачко, омрачавшее счастье пирата, – это суровый характер Ио.

Первое время отчаяние девушки было ужасно. Много раз пыталась она броситься в воду. Наконец догадались надеть на нее цепи. Теперь отчаяние прошло, но оно сменилось угрюмой холодностью. Целые дни она мрачно молчала. Купец знал, что всякий предпочтет веселую и ручную птичку красивой, но угрюмой до свирепости невольнице, и боялся получить меньше, чем ожидал.

Девушка печально стояла на заднем мостике, и ее затуманенный взор с тревогой вглядывался в синеющие цепи гор, которые с двух сторон окружили неровную долину.

Она думала о своем далеком острове, о дивной игре яркого солнца в прозрачных морских волнах – и мрачная неподвижность этих гор ее ужасала. Ничего кругом, кроме реки, а потом сейчас же песок и холмы. Но холмы не такие зеленые и улыбающиеся, как на ее милой родине, где обработанные поля замыкались густым бесконечным лесом. Нет, здесь ничего этого не было, кроме крутых известковых хребтов, диких и пустынных, сожженных палящими лучами египетского солнца.

Она давно уже поклялась скрыть свое горе, замкнуться в своей гордости и на все отвечать презрением, но теперь отчаяние сжало горло, и женщина, почти еще ребенок, сказалась в ней. Она горько заплакала… Чтобы ободрить ее, Агама улыбнулся. Его могучая и хитрая голова, украшенная красной повязкой, которая прикреплялась с помощью золотой тесьмы к развевающейся бороде, красиво выделялась на четырехугольниках белеющего паруса.

Он простер руки вдаль и, указывая на горизонт, с восторгом воскликнул:

– Взгляни, дитя, вот Фивы стовратные, огромные Фивы. Поклонись им. Все города мира родились вчера и умрут завтра. Этот же существует тысячи лет. И боги обещали ему бессмертие. Я видел Вавилон, я видел Халдею, но египетские Фивы в тысячу раз лучше!

Между тем долина начинала мало-помалу расширяться, исчезла цепь арабских гор, и на горизонте показалось поразительное произведение архитектуры – пилоны, скорее похожие на массивы огромных гор, чем на произведение рук человеческих.

Храмы развертывали целые анфилады своих колонн. Те сначала казались ничтожными рядом с чудовищными пилонами, но мало-помалу размеры их вырисовывались более отчетливо. Столетние сикоморы и роскошные пальмы казались простыми кустарниками и былинками. Там и тут виднелись обелиски, пирамидальные верхушки которых, вылитые из чистого золота, сияли над городом.