Не помогло. Когда очередные стенания отдалились и стихли, мы замедлились, помялись еще какое-то время… и повернули назад. Мы нашли Блинчика в снегу, уже изрядно припорошенного. Он обреченно лежал на спине, и его прикрытые веки предательски подрагивали всякий раз, как на ресницы падали хлопья снега.

– Блинчик! – Майя буцнула его куда-то в дефицитную дубленку.

Раздался слабый стон. Блинчик приоткрыл глаза, изображая пионера-героя, умирающего за родину, так ни в чем и не признавшись фашистам под пытками.

– Девчонки… – слабым голосом заговорил Блинчик, – я больше не могу… Бросьте меня здесь. Мой портфель – там… Я скинул его, когда думал, что смогу дойти. Идите… сам-ми… Я останусь… с-здесь…

Мы с Майей переглянулись, и я пошла искать его портфель в пургу, а она взвалила Блинчика на себя, как раненного. Мы перебрасывали его с плеча на плечо еще два часа, пока не доперли до ближайшей расчищенной развязки, где бросили прямо на асфальте. Я кинула сверху портфель, а Майя придавила обещанием такого ада глумления «когда все узнают», что мама его рядом не стояла со своими примитивными провокациями.

– Привет, отличница-а-а-а! – повзрослевший на тридцать лет Блинчик взмахнул руками, сжимая в одной из них открытую бутылку «Чивас Ригал» из дьюти-фри. – Слыхал, ты теперь в Израиле живешь.

– Да. А ты что, тоже тут?

– Не, я все там же, в славном городе Запорожье. Тут по делам. Бизнес у меня. Торговля.

– М-м.

– Закупаю тут оптом всякие израильские приблуды для кухни – тряпки там, бытовая химия всякая. У нас хорошо идет. Три магазина уже открыл… Ну а ты что? Был тут у Майки Райцес, в соседнем с тобой городе живет, знала? – я кивнула. – Она говорит, ты картинки рисуешь?

– Да.

– На картинках, поди, не заработаешь… Вот я и говорю Майке: ну и где они сейчас – отличники наши, а? По заграницам расползлись, квартиры съемные, от зарплаты до зарплаты… Чего добились? Хоть кто-нибудь? У Жеки вон похоронное бюро на Брайтоне, так и то жалуется, что жизнь не балует…

– Смертью.

– Что?

– Смертью не балует. У него ж похоронное бюро, ты сказал.

– А, да. Ну и я говорю – где наши отличники? У меня вот, три магазина, жену одел-обул в шубы, бриллиантов у нее – целая шкатулка. Детям квартиры купил, и-э-э-эп-ф-ф, – из Блинчика вырвались пары виски, – а эти что? Что?! Вот ты, например? Как оно там, с картинками?

– Ну, не брильянты, конечно, нет.

– Квартира съемная? – посочувствовал Блинчик.

– Ну да.

– Дети есть?

– Трое.

– И все по миру пойдут, да? – кивнул Блинчик понимающе. – Я ж говорю, пф-ф-ф… отличники. Кому это надо? А-ы-ы-ыф-ф… – в Блинчике снова заговорил «Чивас Ригал», на пару с детской обидой за все те школьные тонны презрения. – А гонору-то было, гонору… Куда летишь?

– В Шанхай.

– И че там?

– Картинки рисовать, как всегда.

– Бездельничать, кароч, да? – Блинчик отхлебнул виски из горла и добавил, то ли про безделье, то ли про виски, – Эт хорошо-о-о-о-а-а. А я щас думаю четвертый магазин открыть… Эх, мать! Мама, мама… Помнишь маму? Умерла. Десять лет как. Инфаркт – все переживала, хотела, чтоб я тоже отличник… И на юридический потом, и диссер чтоб. Да на кой он сдался? Вот скажи мне?! У тебя ж есть диссер, поди – и что? Подтираться им, что ли?

– У меня нет диссера, Блинчик.

– Эт ты молодец! Хоть что-то в жизни сделала пра-ально.

– И не говори… Ладно, я пойду, у меня посадка. – Я махнула рукой во все стороны, на всякий случай, чтобы был выбор направлений, куда удрать. – Рада была тебя повидать.

– Ага, бывай. Привет узкоглазым! ыщщ-э-э-эпф-фуо-о-ай, йопт…

Мы разошлись под его утробный саундтрек, исполненные каждый своего тайного превосходства. «Картинки, пф-ф-ф…» против «шуба-брильянты-чивас-рыгал-из-горла, нашел как потратить жизнь».