Ксеничка от смущения продолжала разглядывать Швейцарию: дорога здесь понижалась, потом сворачивала круто в гору. Вблизи росло несколько деревьев, виднелась зелёная лужайка, а дальше – крутизна, обрыв в глубокую долину, поросшую лесом.

Михаил Яковлевич еле держался на ногах. Когда он сошёл с экипажа, лицо у него было как у мученика, когда его возводят на костёр. Встреча зятя с тестем была обоим тягостна. Свиделись два бывших врага, один из которых победил другого великодушием. Михаил Яковлевич сделал какое-то движение руками и что-то пробормотал – маленький, худой, задыхающийся. Александр Александрович – статный, прямой, высокий, тоже смущённый – сделал жест рукой, точно отводя какие-либо разговоры, а мама, вся сияя при виде своего отца, поскорее увела Михаила Яковлевича в комнату.

– Электричество дали?

– Не знаю, утром не было.

Они вернулись в Лозанну вечером: оформление бумаг заняло больше времени, чем обещал доктор. Высадили уставшую Лиду и разморённого Борю напротив гостиницы – они жили вблизи церкви Сен-Франсуа. Наташа тоже выглядела утомлённой, зато Ксана то ли после больничного кофе, то ли после отдыха на пляже неожиданно взбодрилась и спать не хотела совсем.

– Давайте я здесь выйду, – сказала она, когда машина поравнялась с площадью Бель-Эйр.

– С ума сошли? – возмутилась Наташа (ну вот опять!). – Это же Флон, опасный район. Здесь одни наркоманы по вечерам ходят.

– Наркоманов я не боюсь. Пусть они меня боятся.

Принимающая сторона вспомнила, что она европейская, и не стала спорить, но с явным неудовольствием притормозила за троллейбусной остановкой «Площадь Шодрон». Опасный Флон уже проехали.

– Если электричества всё ещё нет, звоните. Завтра буду у вас в восемь – отвезём Борю на диагностику, а днём у нас Петербург. Очень капризный, предупреждаю сразу.

Ксана помахала Наташе рукой и пошла будто бы вперёд, по направлению к дому, но как только машина скрылась из виду, развернулась. Она наслаждалась одиночеством – приятное чувство, которое очень скоро пройдёт, как и бывает обычно с приятными чувствами.

Сто лет назад по этой же рю дю Гран-понт шагала Ксеничка Лёвшина; как странно, что их судьбы снова совпали, слились в одну, как сливаются улицы, временно превращаясь в единый проспект, а после снова разбегаются, каждая по своим делам. Улицы Лозанны были как те нитки мулине из детства, – непонятно, откуда какая берёт начало и где решит затянуться в узел-тупичок. Ксана помнила город по своим прошлым поездкам: собор, саркофаг Екатерины Орловой, набережная Уши и та дивная аптека, где покупателям дают бесплатные пробники зубной пасты, шампуней и глазных капель. При первой же возможности надо зайти в эту аптеку и купить что-нибудь дешёвое – пластырь или леденцы. А потом можно будет с условно чистой совестью копаться в коробке с надписью Servez-vous[6] и набивать сумку подарками, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны. Зубная паста в Швейцарии просто отличная, как и шампунь, и капли.

Она перешла на другую сторону улицы и столкнулась с мужчиной, до глаз заросшим чёрной бородой. Казалось, он надел маску, как налётчик. Вздрогнула, но бородач тут же улыбнулся ей приветливо. Ксана, смутившись, сделала вид, что спешит в сувенирный магазинчик – в витрине сверкали ножи Victorinox и коровьи бубенцы с медицинским швейцарским флагом.

Когда-то давно Андрюша просил купить ему швейцарский ножик, но она побоялась: это было и вправду опасно – дарить такому ребёнку нож. А он каждый раз, когда Ксана возвращалась из Швейцарии, бежал проверять чемодан. Серебристой коробочки, невесомой на вид и приятно тяжёлой в руках, там не было, Ксана сочиняла на ходу истории: что нож отобрали в аэропорту, потому что его нельзя провозить в ручной клади, или что у неё закончились деньги, хватило только на шоколад – вот, это тебе… Андрюша разрывал обёртку шоколадки, отламывал дольку и равнодушно жевал. Сейчас он жуёт неравнодушно – еда интересует его в первую очередь. Еда, сон и компьютер. О перочинном швейцарском ноже с крестовой отвёрткой, пинцетом, скальпелем, шилом, кернером и даже зубочисткой они много лет не вспоминали. И вот теперь этот ножик и его собратья лежат перед Ксаной во всём своём зубастом совершенстве, не только красные, но и чёрные, и синие, и «камуфляжные»… Уставшая за день, но всё ещё любезная продавщица с татуировкой на шее спросила, чем она может помочь, и Ксана, вдруг поддавшись минутному чувству, сказала: