Но он не в нью-йоркском «Мандарине» и не в компании какой-нибудь милашки. Он один, в постели, в своей бостонской квартире на Коммонуэлс-авеню. Он голоден, тем не менее смирно лежит и ждет.

Тревор, его агент, распространил пресс-релиз, в котором объявлялось об отмене гастролей из-за тендинита. Ричарду не понять, зачем нужно было обнародовать эту заведомо ложную информацию. Им все равно не сегодня завтра придется разруливать ситуацию. Ричарду в любом случае не отвертеться. Да, поначалу он решил, что у него тендинит, раздражающе обременительная, но распространенная травма, которая лечится отдыхом и физиотерапией. Он жутко расстроился из-за того, что ему каких-то несколько недель нельзя будет прикасаться к клавиатуре, переживал, как перерыв отразится на качестве игры. Это было семь месяцев и целую вечность тому назад. Чего бы он сейчас не отдал за этот самый тендинит!

Может статься, агент все еще отказывается признать очевидное. У Ричарда на осень запланировано выступление с Чикагским симфоническим оркестром. Тревор так его и не отменил – вдруг Ричарду каким-то образом к тому времени полегчает? Ричард это понимает. Даже сейчас, через шесть месяцев после того, как ему поставили диагноз, он все еще не может полностью осознать ни что с ним случилось, ни что его ждет дальше. Ричард много раз на дню, читает ли он или пьет кофе, ловит себя на том, что наблюдает за собой и не находит никаких проявлений болезни. Он чувствует себя совершенно здоровым и либо забывает о событиях последних месяцев, либо ощущает, как в нем поднимается решительный протест.

Невролог ошибся. Это вирус. Защемление нерва. Болезнь Лайма. Тендинит. Временное недомогание, и сейчас все уже прошло. Все в порядке.

А потом правая рука отказывается держать ритм при исполнении рахманиновской Прелюдии соль-диез минор, старается нагнать темп, но никак не поспевает. Или Ричард роняет недопитую чашку кофе, потому что она оказывается слишком тяжелой. Или ему недостает сил, чтобы управиться с кусачками для ногтей. Он опускает взгляд на нелепо длинные ногти левой руки и на аккуратно подстриженные правой.

Это не временное недомогание.

Не играть ему осенью в Чикаго.

В кровати он лежит голый, всегда спал нагишом. Все эти годы, проведенные бок о бок с Кариной, в этих ее фланелевых пижамах под горло и толстых гольфах до колен. Он пробует представить ее без одежды, но воображение рисует ему только других женщин. Обычно подобные картинки вызывали у него прилив возбуждения, и он с радостью отвлекся бы прямо сейчас на приятное занятие, помастурбировал бы, но жуткое предощущение грядущего вселяет тревогу, и его член так и остается лежать, вялый и безжизненный, как и весь он сам.

Тепло его тела создало под покрывалами уютный кокон, являющий разительный контраст с неприютной стылостью спальни. Мысленно приготовившись к тому, что кожи коснется пронзительно-холодный воздух, он сдергивает с себя простыню со стеганым одеялом. Хочет все видеть, когда начнется…

Он внимательно осматривает руки по всей длине, изучает каждый сустав каждого пальца, с особой тщательностью – указательный и средний пальцы правой руки. Исследует грудь и живот на предмет отклонений от нормы во время вдоха и выдоха. Скользит взглядом по ногам до кончиков пальцев; его чувства обострены и находятся в полной боевой готовности, как у охотника, высматривающего, не мелькнет ли где белый мех.

Он ждет. Его тело – точно стоящая на плите кастрюля с водой, и конфорка включена на максимум. Это просто вопрос времени. Рано или поздно вода всего равно закипит. Ричард, конечно, надеется, что все обойдется. Но вместе с тем, как это ни парадоксально, лежит в предвкушении знакомого его телу танца.