Уже ждали Новый год и Рождество, а в доме вновь закончились деньги. Надеялись на поступление от нового выпуска «Современника», на десять тысяч рублей от миниатюрного по формату «Евгения Онегина», но пока следовало срочно гасить старые долги, чтобы жить дальше. Принесла своё столовое серебро Александрина, просила заложить, но Пушкин не взял. У всех мало-мальски знакомых и ростовщиков занято, не к кому и обратиться. Наталья Николаевна вызвалась просить займ на своё имя:

– Пойду к Юрьеву, Саша, говорили, он не особо зверствует, если просрочим проценты, может и обождать.

От собственной решимости губы крепко сжались и расслабились под его пристальным взглядом.

– Иди ко мне, Таша.

Так они не целовались давно, и чувства не захлёстывали столь сильно, как в этот час. Всё забывалось в ослепительном потоке: безденежье, семейные неурядицы, Азина неистребимая привязанность, недавний скандал с дуэлью. Остались лишь они вдвоём, его умение заставить любимую забыть обо всём, и её красота, призванная делать поэта счастливым, пусть и на краткий миг…

Только успел воцариться мир и покой между ними, как январь принёс новые оскорбления. В первых числах месяца Наталье Николаевне пришла записка Бенкендорфа вместе с деньгами от государя: «Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, поручил мне передать вам в собственные руки сумму при сём прилагаемую по случаю брака вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок».

Пушкин подачку Николая Павловича воспринял как плевок.

– Немедленно верни! Откажись! – потребовал он от жены.

Натали растерянно развела руками:

– Как ты это представляешь, Саша?

Можно ли отказаться от милости государя, презреть добрые намерения императора? В том, что они добрые и без двойного дна простодушная Натали, в отличие от Пушкина, была уверена.

Муж снова хлопнул дверью, бежал из комнаты с яростью. Он и сам понимал, что вернуть деньги почти невозможно, но оттого осерчал ещё больше. Раздражения прибавляли и приготовления к предстоящей свадьбе Катрин, хлопоты портних, раскиданные по диванам платья, коробки с материями и швейными наборами. Пушкин жаловался, что его дом превратился в бельевую лавку, потому и бежал из квартиры по любому приглашению с радостью.

Один из вечеров провёл у австрийского посланника Фикельмона в прекрасном обществе с Вяземским, Тургеневым, французским послом Барантом и прусским послом. По таким блестящим и разнообразным разговорам он всегда скучал, а здесь отдохнул душой, рассказывая анекдоты из жизни Петра I и Екатерины II и с интересом слушая пикантные истории о Талейране. АмабльГийом Барант принялся хвалить «Капитанскую дочку»:

– Александр Сергеевич, почему бы вам не перевести этот чудный роман на французский язык, я бы мог оказать посильную помощь.

Пушкин задорно блеснул своими живыми глазами:

– Господин Барант, у вас замечательный слог, ваши исторические труды нам хорошо известны, почему бы вам не решиться на перевод самому? Это ни в коем случае не будет нарушением моей литературной собственности, обещаю остаться без претензий.

– Лучше вас кто бы такой перевод сделал, опасаюсь, мне не выразить оригинальность слога этой эпохи, старорусских характеров и девичьей русской прелести. А как переложить ваш прелестный рассказ на другой язык? Нет, я не решусь, господин Пушкин.

Подхватил тему и Вяземский:

– Француз поймёт нашего дядьку, ведь такие и у них бывали, но как им понять верную жену верного коменданта? Для них это слишком!

Над шуткой смеялись все, в том числе и французский посол Барант.