день катился тяжело
как булыжник тёмно-серый
и ложился наконец
в мостовую лет
гремели
по булыжной мостовой
по Тверской-Ямской весёлой
наши славные дела
по широкой мостовой
гулко цокали подковы
пели трубы на ветру
кумачовых лет
а впрочем
мы врастали в эту жизнь
словно лопнувшее ожерелье
«дней связующая нить»
впрах развеяна и в нас
что-то враз перегорело
(торфяная полоса?..)
или может быть
напротив
может где-то там внутри
что-то тихо назревало —
и границ не удержать!
(торфяная полоса…)
в сердце яблока закрался
червь невидимый
горим
словно бурые растенья
словно ржавый торф
а впрочем
мы потом поговорим
по дороге в Керлантай!
Нетерпимостью горя́
мы с годами понимали
всё —
красивые слова:
«времени седой валун»
«трепетанье труб»
«закаты»
и о прочем о таком
всё – красивые слова
выспренне
высокопарно
и границ не отыскать
пламя ширится, растёт
мы внезапно воспаряем
над своею сединой
образуется провал
в памяти гудит ненастье
степь дымится тяжело
и секирой сотен лун
обезглавлены рассветы
и багряная роса
словно лопнувшее ожерелье
зажигает новый день
а за ним
другие дни
пламя ширится, растёт
бахрома времён дымится
становясь росою звёзд…
Ах! красивые слова…
выспренне
витиевато
заставляют вновь лететь
заставляют обратиться
в «тихий рёв зеркальных скважин»
в сеть багряных диких лет
устремляться
лопнет вдруг
портупея на скаку,
но стальной клинок беснуясь
умножает урожай
яростных и смелых ягод
порыжелая луна
тоньше и изящней к ночи
образуется провал
торфяная полоса
бахрома времён
а впрочем
было многое дано
многое тогда умелось —
как дышалось
так и пелось
и о многом о таком
бахрома времён ветха
глубина былого гулка
кем отобраны права?
корни трав?
зари?
а впрочем
нетерпимостью бряцать —
не обычай мудреца!
ныне я имею смелость
ничего не отрицать
Был и я непримирим
жгучий молодой бедовый
был я дикий как валун
в серо-голубой пыли
буйно трепетали травы
пели трубы на ветру
где-то далеко внутри
ночь секирами секла
дум безумные побеги
и дождями новых слов
осыпались буквари
степь дымилась тяжело
и ворочался валун
знойной тяжестью
а впрочем
мы потом поговорим
по дороге в Керлантай
Был и я непримирим
но когда дождям отпелось
где-то далеко внутри
в зоне внутренних пространств
вихри собственного ego
устремились в тишину
в центр буйного циклона
и явился Джон Лилли[2]
и позвал за грань явлений
в обнажённые мигрени
подсознательных глубин
и ступив за грань себя
в пропасти без направлений
где судьбу пророчит гений
в опрокинутой душе
вдруг забрезжили рассветы
тихо вырос «Нищий бог»
(первая моя поэма) —
ослепительный босой
с ворохом зеркальных песен
(словно Хлебников в «Зангези»)
В «Нищем боге» пел простор
полыхал прохладой в реях
и восходы пламенели
круто пенился бокал
и внезапно разбивался
звоном тысячи лучей
и сверкали зеркала
над осколками бокала
словно трубы на ветру
гулко трепетали дни
а впрочем
вновь – красивые слова!
«звёзды сыпались»
куда там! —
тусклый волочился быт
тощая тащилась кляча
(«Бог»-то всё-таки был нищ!)
и сознания застенок
был тяжёл и в темноте
осыпались буквари
мысли стыли в затхлой тине
серых равнодушных дней
было буднично
а впрочем
мы потом поговорим
по дороге в Керлантай
Ты же знаешь
круглый рёв
тихих лун в ночи бездонной
вряд ли нынче потрясёт
торфяная полоса
едкий смог в людских глубинах
над безумной маетой
утончённый шар небесный
будит ряски нежный звон
осторожный стон уключин