Ура! Мы идём на чердак нашего дома! И я с гордостью несу этого прекрасного «правдашного» змея!

Чердак тоже оказался для меня открытием! Привидений, которыми нас пугали родители, чтобы мы, дети, туда не лазили, не оказалось. Я стою на крыше и наслаждаюсь красотой города и Спасской башни. В руках у меня змей. Генка удаляется от меня, разворачивая нить. Просит меня бежать за ним. Я чувствую, как змей просится в небо! Генка кричит: «Отпускай его!» и змей медленно и величественно поднимается в небо! Дух захватывает! То, что только недавно было в руках, то, что только недавно было обыкновенной газетой, превратилось в летающее чудо! А змей поднимается всё выше и выше. Он идёт и сдувается в сторону Спасской башни, и я вижу, как наш змей начинает дотрагиваться до золотой звезды Спасской башни. Змей как бы чешется об острие этой пятиконечной звезды. Генка сияет и подёргивает нить. Я подхожу к Генке и он мне даёт подержать змея. Я на небесах!

Когда змей поднялся высоко над Спасской башней, Генка снял с себя пионерский галстук и посадил его на нить, уходящую к змею. И произошло ещё одно чудо! Галстук медленно, как на лифте начал подниматься к змею. Он всё дальше и дальше уходил от нас и через некоторое время превратился в крохотный красный лоскуток! Он почти подобрался к нашему змею. Потом Генка резко тряхнул нить и галстук полетел вниз. Это тоже было величественно! Пионерский галстук очень красиво планировал. И мы были удивлены, когда увидели, что он спланировал на звезду Спасской башни. Галстук некоторое время полежал на звезде и ветром был сдут в сторону Исторического музея. Генка не переживал, приговаривая, что на следующей неделе вступает в комсомол и пионерский галстук уже не понадобится. А галстук тем временем упал на крышу мужского монастыря. Я смотрел на него, и так хотелось, чтобы этот День Воздушного Змея не прекращался!

Немало их было. Одна из них жила по соседству с нами. Часто грела на газовой плите кастрюлю с речным песком. Тогда, будучи мальчишкой, я не понимал, зачем она это делает, но точно знал, что она не ест этот речной песок. Каким-то внутренним чутьём я догадывался, что это от страданий. Гудение её голоса и молитв я часто слышал по утрам сквозь стену.

А ещё я помню, как на столе у одной из этих бабушек стояли два гранёных стакана с водой. В одном из них лежали на дне красные дёсны с зубами. А из другого на меня смотрел утонувший шарик… глаз! Он был голубым и иногда смотрел в окно на голубое небо, и от отражения в себе неба становился ещё голубее… Рядом с этими гранёными стаканами всегда соседствовала небольшая тарелочка с косточками от урюка. Владелица этого глаза мне часто от чистого сердца и некоей доброты давала эти косточки, чтобы я их расколол и поел мямишки-зёрнышки, а мне тогда так хотелось сам урюк поесть. Она выпроваживала меня из своей каморки и начинала молиться, перебирая чётки из отполированных финиковых зёрнышек. Что-то про себя бормотала, поглядывая в книжечку с непонятными знаками.

Некоторые одинокие старушки моего двора набирались воли и совершали подвиг: преодолев множество лестниц и ступенек, они появлялись во дворе… на лавочке. И всё-таки большинство из них не покидали своих квартир. Некоторые наши соседи помогали им выносить горшки. Несмотря на это из дверей этих бабушек веяло не только запахом горшков, но и безысходностью жизни и её концом. Заметил, что всегда перед этим концом появлялись какие-то шустрые молодые девушки-опекуньи, чаще всего медсёстры по профессии. Они смотрели за старушками. После похорон начинали жить в их оставшихся квартирах. Как-то подслушал, что у одной старушки была пенсия семнадцать рублей.