По африканскому берегу показались мелкие озера, громадная стая пеликанов белела на одном из них.

Пароход медленно движется. Вправо бесконечная пустыня, влево те же пески, местами покрытые мелкой зеленой травкой.

В два часа ночи вошли в Суэц. При свете электрических фонарей погрузили палатки и ящики с винами, идущие из Бомбея. Как только кончилась нагрузка, тронулись дальше.

5 (17) ноября, среда. Мы в Суэцком заливе. Погода довольно холодная, градусов 12° R тепла, не больше. О тропических костюмах и думать нечего, не пришлось бы надевать пальто. Время на пароходе проходит в еде. От 6 до 9 часов – утренний чай, кофе или шоколад, от 9 до 11 – завтрак, блюд из четырех, в 1 час – ланч, блюд из четырех же, в 6 ½ – обед из восьми блюд и в 9 – чай. Несмотря на свежую погоду, все на палубе. Да и как не любоваться на причудливые очертания берегов. Розовато-желтые горы вздымаются ломаной линией на горизонте. То и дело торчат остроконечные их вершины, утопая в прозрачном лиловом воздухе. Вон, доминируя над длинною цепью высоких гор, высится гора Синай. Она совсем затянута синевой дали и вторым планом декорации рисуется на небе. Дика и своеобразна картина первозданной страны. На этих голых утесах, среди высоких песчаных скал, одиноко вздымающих к небу вершины свои, в ровном песчаном подъеме пустыни без признака растительности на многие версты зародился Бог мстительный, Бог евреев – Саваоф. Здесь разверзлось Красное море перед толпой евреев, здесь в голубой глубине его поглощены таинственными волнами колесницы египетские. Страна фантазии, страна волшебных замыслов! Разве не позади этих странных гор, залитых розовыми лучами полуденного солнца, стоят роскошные сады и цветут невиданные цветы; разве не здесь в роскошных дворцах томятся черноокие красавицы – награда отважному мореплавателю; не на Красном разве море арена действия арабских сказок?

Горы уходят дальше и дальше – ниже спускается солнце. Азиатский берег подернулся дымкой. Тень закрыла его.

Исчез рельеф гор и скал, осталась плоская декорация синеватых зубцов. Африканский берег еще освещен. Розовый закат задернул полнеба, там, выше, он побелел, перелился перламутром, посинел и темнее, выше и выше слился с чернотой аравийских гор. Ниже спустилось солнце. Уже только один край его виден за горами, пропал рельеф высоких гор, еще минута – и на розоватом небе еле рисуются их серые зубцы. Быстро темнеет. Сумерек почти нет. Не прошло и получаса, как зажглись уже таинственные звезды юга, загорелись тысячью мелких огоньков в черноте неба и разлили свой кроткий свет по морской зыби. Берега исчезли – море и небо; небо, сверкающее чужими звездами, море таинственное, светящееся мелкими искорками фосфоресцирующих животных…

Начинается легкая качка.

На баке слышу веселое пение. Подхожу ближе. Толпа казаков, матросов, вольных третьеклассных пассажиров, негров-занзибарцев в их красных плащах-одеялах тесно обступила поющих и танцующих матросов. Это всё молодой и веселый народ – бретонцы по происхождению. Босые, в фуражках, своих и наших казаков, они с увлечением отплясывали матросский танец – среднее между кадрилью, полькой и канканом. Танцевали четыре пары. Один затягивал куплет про какую-то Виолетту, другие хриплыми, усталыми, запыхавшимися голосами подхватывали, и все кружились.

– Интересно, ваше высокоблагородие, – говорит тут же стоящий вахмистр, давая мне дорогу.

– Что же, подружились вы с ними? – спрашиваю я.

– Так точно. Только чудной народ, ваше высокоблагородие. Подойдет он к тебе, кивнет головой и засмеется, ну и сам кивнешь головой и тоже смеешься. Рюс-франсе, говорит, и пожимает руку. И хочется с ним объясниться – и нельзя, потому как он ничего по-нашему, а мы по-ихнему не разумеем. Даве взял гармонику и «Боже, Царя храни» сыграл – мы им «Марсельезу» пропели, все в ладошки так и захлопали: здорово обрадовались они. Все к нашим пристают – сыграйте, дескать, на гармонике, только больше им протяжные песни нравятся.