Я еду на фронт работать в разведке штаба дивизии. Я уверен в себе, в своих силах, а главное – в своей стойкости и стремлении стать настоящим боевым командиром.

Что ж, я знаю, что бригада многое мне дала в смысле воинского воспитания. Здесь вступил я в партию, и вы вручали мне партийный документ и дали мне лестную боевую характеристику.

Я вам благодарен за это. Благодарен я вам также за хорошее отношение ко мне.

Желание, горячее и непреоборимое, быть на фронте, активно бороться в рядах фронтовиков за наше дело – желание, о котором я вам много раз говорил, – вот причина моего внезапного отъезда.

С точки зрения житейской мне здесь жилось прекрасно.

Но у меня с немцами большие счеты – я коммунист, командир, писатель. Пора мне начать эти счеты сводить.

Думаю и уверен, что вам, товарищ майор, не придется краснеть за своего воспитанника, которому вы вручали кандидатскую карточку ВКП (б).

Я уже давно мог уехать, но меня останавливало чувство долга: я не мог оставить редакцию в составе двух человек. Теперь в редакции прибавился квалифицированный журналист, а второй литсотрудник, принятый в ВКП (б), может с успехом меня заменить.

Не поминайте лихом, тов. майор.

Надеюсь – мы еще увидимся за стаканом вина в час победы.

С приветом…

«Штатный недокомплект» – нехватка в редакции одного офицера-литсотрудника – был одним из главных доводов редактора против удовлетворения просьб Казакевича. Предлогом и доводом. И Эммануил приложил немало умелых стараний, чтобы перевести на вакантную должность из шуйского полка упоминаемого в этом письме журналиста. Он всегда жил по принципу товарищества и теперь никаких «долгов» у него перед редакцией не было. И никаких счетов или обид к начальнику политотдела он также в этом письме не высказывал, наоборот, только слова признательности…

А кандидатом в члены партии он вступил еще в полку Выдригана, спустя всего два месяца, как стал его адъютантом. Это был вполне естественный для него шаг – по мировоззрению и по своему представлению о великих целях этой единственной в стране партии, руководящей всем обществом. Тем более он считал необходимым быть в ее рядах во время войны с фашизмом.

Еще два письма. Майору, секретарю партийной комиссии, но не по службе, «а как старшему товарищу-коммунисту, который меня хорошо знает и которого я уважаю». Это письмо заключалось такой знаменательной фразой: «Тыловая жизнь, легкая для тела и тяжелая для души, – на этом кончается». И – совсем по-свойски, открытым сигналом на поддержку – старшему лейтенанту из политотдела, комсомольскому вожаку в бригаде: «Мой отъезд, возможно, вызовет чей-нибудь гнев. Нужно этот гнев умерять. Надеюсь на друзей. Будь здоров». В обоих письмах назывались многие работники штаба и политотдела бригады, которым Эммануил передавал лучшие пожелания и приветы, как бы производя смотр всех тех, кто не кинет в него камень, а, наоборот, поддержит его репутацию или, по крайней мере, сохранит в своем сердце добрую память о нем.

Было, конечно, и письмо редактору бригадной газеты «Боевые резервы»:

Друг Измалков!

Когда ты будешь читать это письмо, я буду уже приближаться к фронту – к предмету моих мечтаний на протяжении последнего года.

Думаю, что ты поймешь меня. Я просто понял, что волей судьбы я другим путем на фронт не попаду…

Тебе прекрасно известно, что жилось мне во Владимире превосходно, что работал я неплохо. И ты, и начальник политотдела ценили меня. Я ухожу не от плохой жизни к хорошей. Я хочу воевать, раз уже война на свете, да еще такая.

Не поминай меня лихом и прости, что я это делаю таким образом. Я хочу ехать на фронт и приносить делу победы максимальную пользу. А другого пути не вижу.